Интимные места Фортуны - [82]

— Да ну? И ты думаешь, тебе всегда будет такая пруха? — с любопытством поинтересовался Берн.

Заметная разница в манере разговора, казалось, усиливала непонимание. Берн демонстративно вытянул ноги и, полулежа на предмете спора, зажег сигарету в ожидании продолжения. Громадный шотландец уселся на землю и, порывшись в своем ранце, извлек газетный сверток. Это оказался весьма серьезный кусок сливового пирога, который он разрезал пополам, одну половину, снова завернув в газету, убрал, а вторую разделил на две части и протянул один кусок Берну.

— Спасибо, — сказал Берн, взяв протянутый кусок.

Главное непреодолимое препятствие в разговоре с шотландцем состоит в невозможности убедить его в том, что англичанин говорит по-английски. Но Берн угостил его сигаретой, и они теперь курили в состоянии, которое можно было бы определить как дружелюбное молчание. Тут прибыл еще один шотландец, и на этом смена Берна закончилась.

В тот же вечер он снова встретил на передовой человека из «Пиэргеда». Оба возвращались в бригаду с ночными рапортами и, выйдя из траншеи, сделали небольшой крюк, огибая восточную часть Колинкампса, затем миновали позиции нескольких батарей, у каждой тускло светилась крошечная лампочка, подвешенная на винтовочном шомполе. Перевалив гребень холма, немного спустились по обратному склону и решили передохнуть и выкурить по сигарете. Они уселись под деревом, на удивление не пострадавшим от обстрелов, и прислонились спинами к стволу. Докурив, громадина-шотландец поднялся.

— Давай-ка здеся не засидеться, паря! В это дерево они обстрелять час ночи.

Берн негромко хмыкнул, поглядев на часы, до часа ночи оставалось около минуты. Они двинулись к дороге. До нее оставалось всего несколько ярдов, когда тяжелый снаряд разорвался в полуметре от дерева, и от него остались только щепки. В изумлении глянув друг на друга, они поспешили вниз по дороге.

— Еб! — после долгого молчания высказался шотландец. — То ж было пророкчество.

Берна всегда восхищало сочетание суеверий и сентиментальности в простом человеке, он считал то и другое формой самообольщения.

— Очевидно, ты страдаешь даром ясновидения, — сказал он, — и просто не догадываешься об этом.

Берну очень наскучили эти походы в траншеи и обратно. Наступление оставалось одним из вариантов будущего, и никогда еще это будущее не подступало так близко, как сейчас. Среди людей ползали слухи: назначено на послезавтра, отложили, отменили. Тем временем они перестали быть свежими войсками. Под влиянием плохой погоды, постоянной усталости и нервного напряжения они действительно измучились. Промедление ничего не меняло. А слухи все ползли. Говорили, что взятые во время вылазки пленные рассказали на допросе, что немцы знают о готовящейся атаке и что эти сведения получены от двух пленных британцев, захваченных несколько недель назад.

В один из дней солдат, вернувшихся накануне в Курсель с передовой, построили и вызвали добровольцев для вылазки с целью захвата пленных и получения точных сведений. Добровольцев было много, но даже они криво усмехались и ворчали, что, мол, придумают же задействовать их в вылазке аккурат на следующий день после отвода с передовой. Задание было предложено в таком тоне, будто кто-то сомневается в их боевых навыках, так что вызов-то они приняли, но обиделись. Группа из десяти человек, включая сержанта-гранатометчика Моргана и под командой мистера Барнса, добралась до вражеских окопов, забросала гранатами блиндаж, но, встретив ожесточенное сопротивление, перебила всех, не взяв живьем никого. Они вернулись с какими-то бумагами и прочими вещами, которые подтверждали их действия, но имели сомнительную ценность. Поскольку ни одного живого немца они не доставили, имелся дополнительный повод для обвинения в том, что сами они потерь не понесли.

У солдат была возможность составить мнение о своих перспективах на основании собственного опыта. Они знали, что немцы готовы и придется встретиться с теми же самыми пруссаками и баварцами, чьи боевые качества они уже испытали при Сомме в июле и августе. И если они не представляли себе мощности немецких позиций, то, по крайней мере, хорошо представляли трудную местность, на которой придется атаковать, и непролазную грязь как сопутствующий фактор. Ни подавленности, ни самоуверенности в них не было, правильнее было бы говорить о решимости и покорности судьбе. Худшим в этом смысле была сама задержка, именно она раздражала. Очередной слух взвинчивал их, но затем напряжение спадало, и они снова впадали в состояние мрачного ожидания. Нельзя бесконечно держать лук натянутым. А между тем погода — главная причина этой тоски — все ухудшалась.

Наконец был получен приказ, и они знали о нем еще до официального объявления. Правда ходит теми же путями, что и всякий слух, но ее отличительной чертой всегда остается неожиданность. Теперь уже было без разницы, правильными или нет были все эти задержки и переносы и принятые в связи с этим решения. Главное — решение было принято окончательно и бесповоротно. Снявшись с позиции, они отправились в Бю. Там их ждал приказ готовиться к отправке на следующее утро. Люди перекликались через пороги лачуг, где их разместили, кричали друг другу о том, что наступление захлебнулось или просто утонуло, с издевкой спрашивали: «Что, бля, еще ожидается?» «Да по хую, главное — едем!» — кричали хором. «А куда?» — «Домой!» — ответил какой-то остряк.