Интимные места Фортуны - [66]

— Ну а какого хера тогда ты сюда приперся? — спросил Мэдли.

Плакса поднял свою огромную, как лопата, пятерню жестом человека, который собрался сделать официальное заявление.

— Вот тут меня зарубило, братцы, — признался он. — Гляжу, все вокруг записываются, на большее у них ума не хватает. Ну а я, как обычно, в воскресенье пошел прогуляться с подружкой. Вот тут меня и накрыло. Но я не сдаюсь, пошли, думаю, все в жопу. А оно не отпускает. И ведь знал, что хуйня получится, а справиться с собой не могу. И как последний мудак, пошел и записался. Бля буду, стыдно было на улице показываться! А теперь, бля буду, если б мог эту хебешку скинуть и снова по гражданке одеться, клал бы я хуй на весь позор. Хрен бы с ним, если придется потом только по задворкам пробираться, а в Старый погребок не сметь и носа показать. Бля буду, братцы, не осталось во мне гордости ни грамма. Сами эту войну начали, сами пусть и воюют, вот мое слово!

— Вот и я об том, — с вызовом бросил Глейзер, солдат примерно одного возраста с Мэдли и такой же румяный здоровяк, но невысокий, коренастый, грубо слепленный и с жесткими чертами лица, из тех, кто, убивая, мычит от удовольствия, когда дело доходит до рукопашной. — Почему мы должны сражаться и умирать вместо этих козлов, закосивших от армии? Это западло. Что ни говори, а так не катит. Мы тут кровь мешками проливаем, а они тащатся на гражданке, они там бабки загребают, а нам выдают по десять сраных франков в неделю. Им насрать на нас. Только в армию попал, тебя сразу хвать за яйца! Дисциплина! А кого-нибудь из этих гражданских шлангов они пробовали приучить к дисциплине? Вот взять бы этих ебаных политиканов да отправить на передовую! Я бы посмотрел, как при артналете их в говно размажет. Может, тогда поосторожнее будут со своей политикой!

— А я сражаюсь не за эту кучку гражданских шпаков, отсиживающихся дома, — резонно возразил Мэдли. — Я сражаюсь за себя и свой народ. Хорошо, конечно, болтать, что, мол, как начали войну, так сами и воюйте. Войну-то начала Германия!

— А я тебе точно говорю, — решительно заявил Плакса. — Там, на передовой, в немецких окопах сидит хуева туча козлов, которые, как и мы, ни хера не понимают, что за дела творятся.

— Так за что ж эти придурки воюют, зачем приперлись сюда? — крикнул Мэдли с негодованием. — Какого хера им дома не сиделось? Дальше ты скажешь, что французы им приглашение прислали?

— А я тебе говорю, это вообще не наше дело. Нехера было влезать в чужую свару, — откликнулся Плакса.

— А я не согласен, — рассудительно сказал Глейзер. — Я сражаюсь не за этих шлангов, косящих от военной службы, и не пидоров-пацифистов, отказников по моральным соображениям. Я говорю, что фрица нужно было остановить. Если б мы сюда не пришли, они б задавили французов, тогда настала б наша очередь.

— Вот это, сука, верно, — сказал Мэдли. — Лучше уж херачить фрицев тут, во Франции, чем на родине он расхерачит наши дома, как сделал это здесь.

— В Англию ему ни в жисть не попасть. Морской флот об этом позаботится, — высказался Пэйси.

— А откуда у тебя такая сраная уверенность в военном флоте? — включился, наконец, в спор капрал Хэмли. — У флота хватает дел, которые он умеет делать, и хватит с него.

— Вот что, ребята, — сказал Глейзер. — Может, я прав, а может, и нет, а может, это вообще ни к селу ни к городу будет, только вот иногда мне вдруг подумается: а нехерово было бы, если б фрицы высадили десант в Англии. Показали б там, что такое война. Нам с Мэдли повезло, попали мы в список отпускников и поехали домой. Видели бы вы, что делается. Сплошной пиздеж! Там все как дети малые, ни хера не понимают! Бля буду, вы бы охуели от вопросов, которые там задают. И вам просто нехера было бы ответить. А если б и ответили, все равно никто б не поверил. Мы просто ртов не раскрывали. Или отвечали, что с войной все идет как надо и скоро мы победим, только надо чуть подождать. Это был единственный способ заставить их заткнуться.

Забегаловки в Вестчерче были закрыты почти целый день, и нам с Мэдли приходилось таскаться в «Серую гончую» к семи часам. А там народу полно, и все дуют в три горла, пока лавочка не закроется. Было там несколько ветеранов с фронта, несколько ребят, которых отпустили из госпиталя в казармы, но уже не годных к строевой, несколько новобранцев. Но большей частью там были шахтеры, те пидоры, которые заняли наши рабочие места, чтобы военную форму не носить. Ну, бля, и шахтеры из них…

Ну так вот, как-то в субботу вечером мы там немного выпили, но вполне мирно, и тут один из этих пидорных шахтеров подходит и орет во всю глотку, выпить нам предлагает. Мы были мирно настроены, и осмелюсь вам сказать, что можно было бы и выпить с ним, но эта тварь сует руку в карман, вытаскивает пригоршню брэдбериз[118] и полукрон и бросает их на барную стойку. «Это, — говорит, — мой заработок за неделю. И, бля буду, я и восьми часов не работал, чтоб это получить. И мне, сука, плевать, хоть бы эта блядская война вечно длилась!» Гляжу я, а Мэдли побелел весь, выглядит тревожно и спрашивает того: «Это ты мне сейчас говорил?» А тот: «Ага, тебе». — «Ну а это — тебе, ублюдок задроченный!» — отвечает Мэдли и хрясь ему прямо в табло. Тут подскакивают его дружбаны, а следом — наши. Короче, пять секунд — и в этом сраном баре такой кавардак, что любо-дорого смотреть. И еще эта старая блядь за стойкой вопит в истерике и зовет полицию.