Интимные места Фортуны - [6]

Капитан Моллет прижался к стенке окопа, давая возможность следовавшим за ним людям проскочить узкое место. Но две атакующие волны, окружавшие пулеметную позицию, были уже в точке соединения. Когда все собрались, выяснилось, что у них снова потери. Капитан Моллет мимоходом бросил Берну несколько слов, и тот, тупо и непонимающе глядя на него, немного приотстал, чтобы между ними оказалось несколько человек. Через какое-то время он оказался уже рядом с ротным штаб-сержантом Глассполом, который коротко и одобряюще кивнул ему; и тогда Берн понял, что делал все правильно. В нынешней атаке он старался стать и стал ведущим, пусть хоть как-то, пусть на короткое время. Однако он осознавал, что шел вперед лишь потому, что не мог стоять на месте. Ощущение себя частью толпы уже не давало ему той уверенности, которая была вначале, на данном этапе ему потребовалось больше личной свободы. Но теперь, когда их стало много, придется гнать противника, вместо того чтобы красться и таиться. Двое из чужого полка, видимо, отставшие, ломились назад как потерянные, и штаб-сержант Гласспол остановил их словами:

— Куда, суки, прете?

Его вопрос простучал пулеметной дробью. Встретив в их лице столь вопиющий бардак, он готов был метать громы и молнии.

— Нам приказали возвращаться, — смущенно ответил один. Было видно, что он здорово перепугался.

— Ага. Так вами, блядь, немцы командуют! — с издевкой бросил им Гласспол, задыхаясь и кривя побелевшие от злости губы.

У них душа давно была в пятках, но накопившаяся в сердцах ярость и ненависть нашли, наконец, достойную цель в сержанте. А он тут же забыл о них, убедившись, что взял их к ногтю.

— Не ссы, приятель, все нормально, — шепнул Берн говорившему со штаб-сержантом. — Валите скорее к своим.

Солдат холодно посмотрел на него.

Во время следующего броска что-то стукнуло Берна по каске, сбив ее на затылок так, что подбородочный ремень чуть не оторвал ему уши. В первый момент он подумал, что его подстрелили, потому что прикусил язык и его рот наполнился соленой кровью. Удар оставил на каске глубокую вмятину, так что даже сталь пошла трещинами. Он был как в тумане и никак не мог прийти в себя, когда они добрались до каких-то развалин, показавшихся ему знакомыми. Они были неподалеку от железнодорожной станции.

С него было довольно, хотелось бы заснуть, но мятущаяся память не позволяла забыться и сопротивлялась сну, как смерти. Стоило закрыть глаза, перед ним вновь вставали картины атаки, люди, идущие вперед под градом пуль и снарядов. Как заводные игрушки, простенькие и ненадежные, беззащитные и совершенно непригодные для противостояния этой безумной жестокости, они все же двигались вперед, словно загипнотизированные чьей-то высшей волей. Одним из самых ярких впечатлений Берна был человек, с неуклюжестью заводной куклы, у которой кончается завод, шагавший рядом с ним. Картина так сильно отпечаталась в памяти именно потому, что, взглянув на неказистую фигуру, он отвлекся от собственной растерянности и разброда в мыслях. Внешний вид этого жалкого и совершенно негероического чучела в плохо подогнанном мундире цвета хаки и стальном шлеме, похожем на тазик цирюльника, который нацепил на голову Дон Кихот, отправляясь навстречу своим по двигам, никак не вязался с происходящей в нем борьбой. Лишь высшему существу по силам найти выход из нравственного тупика, в который разум загнан столкновением здравого смысла и духовного величия.

Сила измеряется величиной противодействия, которое она способна преодолеть, ну а сила воли, если вдуматься, превосходит любую противопоставленную ей физическую силу. Возможность гибели, безусловно, присутствует, но лишь как один из шансов, который может выпасть. Как ни парадоксально, но предназначение нашей нравственной сущности состоит именно в утверждении собственной воли в противоположность всему миру, и смерть с этой точки зрения будет означать исчезновение этой нравственной сущности лишь как частный случай. Истинный смысл этой трагедии состоит в том, что даже поражение в такой ситуации окажется лишь иллюзией. Это как с христианскими мучениками — нравственное начало человека делает собственный свободный выбор и утверждает свободу своего бытия. А возражения о затраченных впустую усилиях, столь любимые моралистами и нытиками, открывают широкие возможности для морального увечья. Берн, как и большинство его товарищей, полагал, что уж коли нравственный порыв не может считаться обдуманным актом, то бесполезно даже пытаться рас сматривать его как проявление стойкости или слабости, поскольку здесь это всего лишь две стороны одной медали. Вышибет ли человеку мозги пулей или его разнесет в клочья взрывом фугасного снаряда, не имеет большой разницы для отказника от военной службы по нравственным соображениям или для другого стороннего наблюдателя, находящегося в столь же выгодном положении, и по-своему они будут правы. Но для бедного глупца, кандидата в герои посмертно, имеющего в этом непосредственный интерес, такой вопрос довольно важен. Возможно, он и является жертвой собственных иллюзий, как и все, кого апостол Павел определил как блаженных. Но если видишь, как в цепи кто-то упал замертво, срезанный пулей, и остался лежать лицом вниз, а кто-то разорван на куски, словно диким зверем, то осознаешь, что здесь нет и быть не может никакой иллюзорности, в этом и состоит самая что ни на есть подлинная реальность. Смерть, как и девственность, не подразумевает градации; человек либо мертв, либо нет. Человека, конечно, можно сделать мертвым и тем и другим способом, но гораздо ужаснее и отвратительнее увидеть человека разорванным и выпотрошенным, чем сраженным пулей. Глядя на такие вещи, страдаешь по-настоящему, с неподдельным сочувствием человека к человеку. Кто-то забывает быстро, ибо память коротка, «с глаз долой — из сердца вон!». Но сразу после первого вопля отчаяния: «Да это же я!» — разум успокаивает себя: «Нет, не я. Со мной такого не будет», и человек продолжает двигаться вперед, оставляя за спиной искалеченные и окровавленные тела, делая ставку на иллюзорную уверенность каждого в собственном бессмертии. На какое-то время, может, и забудешь, однако раньше или позже вновь мыслями вернешься к этому, хотя бы во сне.