Интимная жизнь Ленина: Новый портрет на основе воспоминаний, документов, а также легенд - [145]

Я рассказывал обо всем, что слышал и видел. Он слушал внимательно. Иногда лицо его омрачалось, как бы темнело. Он на секунду задумывался и начинал быстро шагать по комнате. Потом, повернувшись, переспрашивал:

— Так вы говорите, что широкие массы питерских рабочих начинают заметно трезветь? Значит, у них открываются глаза, и они приходят к сознанию того, что им совершенно не по пути с меньшевиками и эсерами…

Уже не мне и не для меня, но словно для проверки хода собственных рассуждений, он продолжал вслух, как всегда удивительно просто и ясно, развивать свои мысли. Он доводил эти рассуждения до логического конца, который видел в свержении предательского правительства Керенского и в передаче власти Советам рабочих, крестьянских и солдатских депутатов.

— Мы должны это выполнить и выполним с помощью рабочего класса, — говорил Владимир Ильич, шагая по комнате. — Если же мы упустим момент, не выполним этой жизненно необходимой задачи, трудовой народ никогда не простит нам этого, а история заклеймит нас великим позором, как трусов!..

Все более и более воодушевляясь, Ленин весь преображался, когда произносил эти слова. Лицо его прояснялось, глаза светились.

Владимир Ильич не умел ни минуты оставаться праздным и обладал удивительной работоспособностью. Казалось бы, в эти дни, когда ему в пору было думать лишь о собственной безопасности, он мог не заниматься хотя бы литературной работой. Но именно за свое пребывание в моей квартире на 10-й Рождественской им были написаны известные статьи: «Дрей-фусиада», «В опровержение темных слухов», «Три кризиса», «К вопросу об явке на суд большевистских лидеров». При этом он сохранял неизменно бодрое и спокойное настроение, много и весело шутил, смеясь громко и заразительно. С большим юмором, а то и с едким сарказмом острил по адресу незадачливого правительства Керенского и умел вселить в сердца своих друзей свойственное ему ровное и чуть ироническое отношение к окружающему.

В один из дней, когда я вернулся с работы, Ленин спросил меня, смогу ли найти для него другое безопасное убежище.

— Зачем, Владимир Ильич? Разве это так необходимо?

— Да, да, не следует засиживаться в одном месте. И необходимо также достать план города. Было бы хорошо, если бы вы еще добыли парик, чтобы меня никто не узнал, если я выйду на улицу.

Вечером я пошел к своему знакомому — Конону Демьяновичу Савченко, в квартире которого в 1909 г. скрывался Сталии, а еще раньше, в 1903 г., долго жил Михаил Иванович Калинин. Через Михаила Ивановича я и был знаком с Савченко.

Савченко, в свою очередь, направил меня к некоему Кулиненко, с которым приятельствовал и который будучи старшим дворником в доме Колобова, на углу Шпалерной и Воскресенского, располагал свободной, чистой от подозрений комнатой. Кулиненко, однако, я не хотел говорить, что речь идет об убежище для Владимира Ильича. Впрочем, он оказался человеком понятливым и, ни о чем не расспрашивая, согласился приютить у себя «неизвестного товарища».

Я вернулся к Савченко, взял у него кое-какую одежду для Ленина и побрел домой. На душе у меня было смутно: не хотелось отпускать дорогого, хоть и невольного, гостя из своего дома, да и казалось рискованным доверяться чужому человеку.

В этот день порешили квартиры не менять. А утром стало известно, что для Владимира Ильича найдено безопасное убежище в одном из дачных поселков — на границе с Финляндией: оттуда в случае надобности легко переправиться и в глубь самой Финляндии.

Владимир Ильич попросил прежде всего достать ему план города, по которому он мог бы наметить ближайший и наименее рискованный путь к Новой Деревне, где находился Приморский вокзал. Я попытался было сказать, что путь в Новую Деревню к вокзалу знаю отлично и что можно свободно обойтись без плана.

— Охотно верю, — возразил Ильич, — что вы прекрасно знаете путь, но можем ли мы быть уверенными, что по дороге нас никто не потревожит? Тогда ведь придется разойтись кому куда попало. Вот ввиду такой возможной случайности я хочу иметь план города, чтобы столь же хорошо, как вы, ознакомиться с предстоящей нам дорогой. Я хочу быть уверенным, что и один не собьюсь с пути.

Как всегда, Ленин умел мгновенно предусмотреть все мелочи, и мне не оставалось ничего иного, как признать его правоту. К вечеру план Петрограда был добыт. Вместе с Владимиром Ильичем мы уселись за его изучение. Показывая на карте улицы и переулки, я предлагал маршрут. Ленин внимательно слушал, задавал вопросы, и, наконец, маршрут был окончательно разработан и утвержден с учетом максимальной его безопасности.

Оставалось наилучшим образом осуществить намеченное. 11 июля по старому стилю[66] предстояло двинуться на станцию Разлив, где сарай-сеновал при доме Емельянова, одного из рабочих Сестрорецкого оружейного завода, должен был стать теперь убежищем Владимира Ильича. Как известно, позднее, для вящей безопасности, Ленина переселили в шалаш, устроенный на лужайке у самого берега озера, за станцией.

Вечерами на улицах Петрограда становилось тише и безлюдней. Именно этот час суток и был выбран для отъезда. С утра 11 (24) начали приготовления. Много и бурно спорили, как лучше изменить внешность Владимира Ильича. Предлагалось разное: обрить Владимира Ильича наголо. Забинтовать голову. Завязать щеку, словно болит зуб. Но в конце концов все это было отвергнуто, а решили лишь сбрить Владимиру Ильичу усы и бородку.