Интим не предлагать - [63]

После ужина мы с Сенькой сидели на скамейке возле церкви и болтали о всякой чепухе, чепуха эта была с историческим уклоном и в основном касалась знаменитостей, похороненных на кладбище.

Еще днем мы посетили могилы бабушки и дедушки и решили, что ограду стоит заново покрасить. Мы уже собирались идти в дом, когда появился Данила, присел рядом с нами и заявил:

— Батя сердится. Огорчил я его сильно: пал столь низко прошлой ночью в безбожии своем.

— Так ведь он простил вас, — напомнила я.

— Простил, — вздохнул Данила, — но говорил без ласковости. Выходит, сердится. Ох, грехи мои тяжкие, прав батя, не доведут они меня до добра.

— Слушайте, а вы кто? — глядя на него с некоторой подозрительностью, решилась я задать вопрос. Данила попеременно казался мне то забавным чудаком, то отменным прохвостом.

— Грешник я, — в ответ вздохнул он. — Гореть мне в геенне огненной… А если вы интересуетесь, кто я есть в этой жизни по меркам людским, то отвечу вам, Дарья Сергеевна. Жизнь моя полна была разнообразных событий, так что я иногда думаю, найдись какой писатель, чтоб описать эту мою жизнь, забавная бы книжка приключилась.

— Вы в семинарии учились? — нахмурилась я, потому что с русской классикой была знакома, а речь Данилы здорово отдавала литературщиной, что лишний раз заставляло думать, что он хитрый сукин сын, а возможно, и жулик.

— Нет, в семинарии учиться судьбой мне было не дадено, о чем сокрушаюсь, — с тяжким вздохом сообщил он. — По молодости учился в Рязани, в военном училище.

— В десантном? — встрепенулся Сенька, который к форме, погонам и прочей военной атрибутике испытывал слабость.

— Точно, — кивнул Данила. — Окончил с отличием, был дважды ранен, комиссован по состоянию здоровья… — В этом месте я с подозрением на него покосилась, пытаясь определить, что ж у него за хвороба такая? — А на гражданке заскучал, — точно стыдясь, сообщил он. — Ну и запил. Года полтора пил, чувствую, что уж и лишнее, а остановиться никак не могу. Пил я так, пил и совсем лишился облика человеческого, как вдруг однажды встретил старого дружка Федю. Я, значит, у пивнушки стою, стену подпираю, а он на машине мимо катит и, поверите ли, узнал меня, из машины вышел, обрадовался, обнял, руку трясет, а мне хоть сквозь землю провалиться, до того стыдно стало. Посадил он меня в машину, к себе привез, всю ночь мы с ним проговорили, а утром он заявляет: хватит, говорит, Данила, дурака валять. Пойдешь ко мне работать, дури-то, глядишь, и поубавится, ты за мной, а я за тобой присмотрю. И стал я у него шофером и охранником. — Данила замолчал и начал разглядывать свои ноги. Уже совсем стемнело, и что он там видит, было не ясно.

— А дальше что? — подал голос Сенька.

— А дальше убили Федю. И стал он ко мне каждую ночь являться, встанет в дверях, грустно так улыбается и говорит: «Что ж ты, Данила, меня не сберег?» А я плачу и прощения прошу, потому что был грех, крепко я накануне выпил. Может, оттого все и вышло. Вот я опять и запил, да так, что уж и понять не мог, где явь, а где бред горячечный. Как-то зимой пошли мы с Федей… кажись, за бутылкой, идем, и вроде какое-то гулянье, смеются все, а мне не весело и в сон клонит, я и в самом деле уснул, а очнулся, вижу — ночь темная, кладбище и волки воют.

— Откуда ж волки? — насторожилась я.

— Почем я знаю? Слышу, что волки, а откуда взялись, мне неведомо. Все, думаю, конец мне пришел. И только я хотел отдать богу душу, как увидел впереди огонечек махонький, поднялся и пошел к нему из последних сил. Вижу дом, а в том доме свет. Стал я в дверь стучать, и открыл мне отец Сергей. Вот с тех пор возле него и спасаюсь.

Мы настороженно замолчали, и Данила молчал. Потом вздохнул, перекрестился, глядя на колокольню, и ласково обратился ко мне:

— Дарья Сергеевна, не будет ли у вас двадцати рублей? Взаймы. На днях должен получить пенсион, верну непременно.

Я с облегчением извлекла из кармана деньги, отсчитала двадцатку и отдала Даниле.

— Вы ж не хотели батюшку огорчать, — не удержавшись, напомнила я.

— Так ведь он не узнает. Предстану пред ним в наилучшем виде. Не беспокойтесь. И спасибо вам преогромное, очень выручили. — Данила поднялся и ходко потрусил по аллее.

— Как думаешь, он все выдумал? — спросил Сенька.

— Кто ж его знает? — пожала я плечами.

Утро началось с жуткого вопля под окнами.

— Батя, опять роют! — вопил Данила. Сенька, который спал в моей комнате, испуганно вертел головой, а я торопливо оделась и пошла в кухню узнать, в чем дело. Отец Сергей пил чай, а Данила носился по кухне, которая из-за его огромных размеров казалась крохотной, и, размахивая руками, ораторствовал:

— Нет, батя, так нельзя… возмущает меня это, возмущает так, что выговорить не могу.

— Нельзя давать волю своему гневу, — наставительно изрек батюшка, но как-то неуверенно. — Властям виднее, и не твоего ума дело в их соображения входить.

— Да какие тут соображения? — кипятился Данила. — Дали в лапу, вот и все соображения. Дождутся они у меня, обегать будут наше кладбище за тридевять земель.

— Данила, — возвысил голос отец Сергей, тот повернулся к иконе, перекрестился и пробормотал: