Интервью журналу «Русский Репортёр» - [2]

— Разноглазый… Как он родился?

— Мы будем освещать мой творческий путь?

— Он не похож на персонажей из других книг.

— У меня первые три романа были довольно… это то, что называется лабораторной литературой. Мне всегда казалось, что можно сделать в литературе что-то хорошее, опираясь исключительно на слова, на самодостаточность фразы. У Флобера была такая мечта — написать роман, в котором не было бы ни сюжетов, ни персонажей. Который держался бы в воздухе сам по себе, только силою слов. После всех этих усилий мне пришло в голову, что можно и попроще, — она смеется. И это просто смех, без веселья и оттенков, как просто облака в ее романе. — Отсюда и появился Разноглазый… Когда приходит мысль о каких-то сконструированных мирах, то персонаж появляется сам собой… Видимо, мир этот задан в таких параметрах, что персонажи появляются именно такие. Может, тут от комиксов что-то есть… Кстати, раньше мне это не приходило в голову.

— Вы любите комиксы?

— Нет, комиксы я не люблю. Но если там герой, то — сверхгерой.

— Разноглазый не сверхгерой.

— Он человек со сверхъестественными способностями. У него перед всеми окружающими огромное преимущество чисто технического порядка: он может то, чего никто не может.

— Но он не может другого.

— Чего это он не может? — с интересом спрашивает Фигль-Мигль.

— Он меня разочаровал.

— Ну…

— Да, он меня разочаровал, когда не стал защищать от побоев Фиговидца.

— А вы бы стали в такой ситуации защищать?

Она надолго уходит в паузы. Впрочем, паузы ее — это просто паузы, как и смех — просто смех, и облака сейчас над нашими головами и над заливом — просто облака.

— Однажды я защитила бомжа, которого били пять узбеков. Но это был импульс, а…

— А у Разноглазого нет импульсов.

— И как тяжело ему, наверное, жить.

— Я и говорю, что он сверхчеловек.

— Конечно, обладать магическими способностями и отличаться от других — это «сверх». Но можно ли сказать, что он в таком случае «человек»?

— Хорошо… существо. Вы ведете себя в точности как Фиговидец. Разноглазый принимает жизнь как данность. А Фиговидец все время ее оценивает, осмысливает и в ужасе от этого от всего. Он хочет что-то изменить, потом видит, что изменить невозможно, и почему-то обижается.

— Это правда. Я пыталась отождествить себя с Разноглазым, но приходила в ужас от мысли, что я всего лишь Фиговидец.

— Потому что положительные качества Разноглазого необыкновенно привлекательны, хотя их немного. Вы видите чувство долга, храбрость, но не обращаете внимания на наплевательское отношение, кстати, совершенно правильное… Это не тот случай, когда пятеро узбеков бьют одного бомжа. Это тот случай, когда твой приятель в силу поганого характера нарывается постоянно, и наступает такой момент, когда ты думаешь: ну, пусть проучат… Узбеки-то разбежались тогда?

— Нет. Я шла на «Винзавод»…

— Это что-то типа вот этого? — она поднимает палец и обводит то, что дальше лужайки.

— Да, что-то типа Новой Голландии. Возле ресторана «Гладиатор» лежал бомж, его пинали, у него изо рта шла кровь. Я остановилась и попросила прекратить…

— Вы спрашивали, что такое совесть. Это импульс.

— Если человек пройдет, я не стану считать его бессовестным.

— Видите ли, плохо, когда он пройдет, а потом будет себя за это бесконечно грызть. Вот Разноглазый пройдет и не вспомнит. А люди, которые не очень хорошие, они пройдут, сто раз раскаются, двадцать восемь раз всем об этом расскажут и в следующий раз тоже пройдут… Зачем же тогда мучения совести, если никому о них не рассказывать?

— Я хотела бы поговорить с вами об интеллектуалах нашей страны. Они говорят складно. Но когда им надо совершить поступок, они видят вокруг себя окружность в триста шестьдесят градусов, и на каждом градусе несколько вариантов возможных действий. Пока они обдумывают, какой выбрать, время уходят. В результате они так ничего и не делают, только говорят. Но проблема в том, что они никак не пересекаются с теми, кто выполняет физическую работу.

— Хотите, чтобы они стройными рядами пересекались? Чтобы интеллектуалы ездили с лекциями по уральским заводам?.. Хотя им бы это не повредило.

— Я боюсь разрыва. Когда интеллектуал говорит да заговаривается, то он, продолжая говорить на русском…

— На русском собственном, — вставляет она.

— …то получается, что он и люди работающие говорят на разных языках.

— Ах, — вздыхает она. — Здесь сделать что-либо невозможно. Это делать нужно было двадцать лет назад. А что теперь? Что теперь? Я могу только надеяться, что книжка — такая вещь… Она попадает в чьи угодно руки, и если она честно и интересно написана, то может неожиданных людей заинтересовать.

— Женщин и мужчин с уральских заводов?

— У них есть дети, племянники. Эта книга — нет, но какая-то другая — вполне.

— Вы думаете, можно написать такую книжку, которая будет интересна и тем, и этим?

— Если задаваться такой целью, то невозможно. Никто не может предсказать, что и кому интересно… Я думаю, что и про Разноглазого интеллектуалам не очень-то интересно по каким-то другим причинам.

— По каким?

— Ну… слишком просто. Метафизика сейчас не в чести.

— Разве книжку нужно разбирать на слишком просто и не слишком просто? Открываешь и читаешь. Нет?