Интервью - [5]
Л.П. А с мужчинами тебе есть о чём говорить? Тебе никогда не хотелось быть мужчиной?
В.П. Нет, ни за что! Мне так нравится быть женщиной! А помнишь, как в дошкольном возрасте на вопрос, хочешь ли ты быть мальчиком, ты ответила: «Нет. Хотя, если бы дней было в два раза больше, то я хотела бы быть три дня девочкой, три дня мальчиком». «А в воскресенье?» — спросила я. «А в воскресенье я дома». Но я хотела бы быть женщиной, даже если дней было бы в десять раза больше! Я иногда смотрю на себя в зеркало, думаю: «Вот женщина, которую любит мой любимый», — и сама себе завидую. И ревную. И вспоминаю, как мой любимый сказал однажды: «Хотел бы я хотя бы на минутку побыть тобой, чтобы понять, каково это — быть такой любимой».
Л.П. В таком случае, поговорим о любви: что больше вдохновляет, счастливая любовь или несчастная? В каком состоянии лучше пишется: когда все хорошо или когда все плохо?
В.П. Поэт никогда не задал бы такого вопроса! Когда человек понимает, что он — поэт, что он обречен на стихи (потому что поэт — это не профессия, это приговор, это диагноз, это зависимость, подобная наркотической), все в его жизни переворачивается. Дилетант говорит: «Я пишу стихи, когда мне плохо, а когда хорошо — не пишу». Поэт говорит: «Мне хорошо, если я пишу, и плохо, если не пишу». У меня есть строчки: «Счастье — это горе, которому / удалось придать совершенную форму».
Л.П. Но ты так ничего и не сказала о счастливой и несчастной любви.
В.П. Настоящая любовь — всегда счастливая, независимо от того, разделена она или нет. Счастливая, потому что заставляет любящего чувствовать себя живым. А это и есть счастье. Мы ведь то и дело проваливаемся в смерть, тонем в ней. Вынырнем, глотнем жизни — и опять под воду. А когда мы любим, мы как будто вынырнули, легли на спину и дышим-дышим-дышим… А солнце светит-светит-светит… А море держит-держит-держит… Даже если тебя не любят в ответ.
Я — мудрая дура. Мне хватает мудрости понять, какая я дура, и глупости — считать это мудростью.
Л.П. Значит, поэт утешается, превратив горе в красивые стихи. А читатель, может ли он утешиться стихами?
В.П. Теперь, с появлением Живого Журнала, я стала чаще получать прямые отклики на свои стихи. И увидела, что они помогают в трудные минуты. Вот девушка пишет о том, что вчера потеряла невинность, и — «Так вот что имела в виду Вера Павлова!» — заканчивает запись моими стихами. Вот женщина вспоминает мои строки, глядя на вдову, плачущую над гробом… Конечно, у меня и в мыслях нет кого-то спасать, мне бы самой выжить. Но я очень рада таким откликам. Недавно после моего выступления ко мне подошла женщина и сказала: «Я три месяца назад ушла от мужа. Но сегодня, слушая ваши стихи, я вдруг почувствовала, как я по нему соскучилась. И решила к нему вернуться. Спасибо вам большое!»
Л.П. Так значит твои стихи — что-то вроде приворотного зелья? А для себя колдуешь?
В.П. А как же! Я же наколдовала себе любимого мужа! Писала я, писала восемнадцать лет подряд и дождалась момента, когда муза моя стала совершеннолетней и захотела замуж. Вот тут-то и выяснилось, для чего я писала: чтобы мой единственный прочел мои стихи и нашел меня. Мне-то как раз полностью удался приворот: я не просто влюбила в себя мужчину, я его вызвала из небытия! Из дальнего небытия — аж из Америки… Ты тогда замечательно выразила суть этого великого события: «Любовь зла — полюбишь переводчика посла».
Л.П. Ну-ну. Сменим тему. Говорят: «Чего хочет женщина, того хочет Бог». Это правильно?
В.П. Надо бы узнать, кто первым это сказал, мужчина или женщина. Это слабый противовес всеобщему убеждению, что женщина явилась причиной изгнания из рая, и, стало быть, чего хочет женщина, того хочет дьявол. Скорее всего, ни Бог, ни дьявол не хотят целоваться, любить, рожать… У меня есть стишок, в котором я пыталась распределить роли между обитателями рая:
Вот!
Л.П. Может ли мужчина понять женщину, и если да, то каким он должен быть, чтобы это сделать?
В.П. Мой любимый однажды сказал мне: «Ты понимаешь, что понимание — невозможно?». И я ему ответила: «Понимаю». Вот! Но если говорить серьезно, свобода — это отсутствие необходимости врать. И понимание тоже — отсутствие необходимости врать. Для меня между свободой и пониманием стоит знак равенства. Другой свободы я не знаю.
Л.П. А твои стихи мужчины понимают? Могут понять?
В.П. Надеюсь… Вообще-то, у меня много читателей. Может быть, даже больше, чем читательниц.
Л.П. А бывает ли у стихов в принципе «целевая группа», как у рекламы?
В.П. Читатели поэзии как таковые и являются ее целевой группой. И она невелика. Для того чтобы понимать стихи, нужно обладать особым органом восприятия. Всякий человек может слушать музыку, но не всякий знает нотную грамоту и может читать музыку глазами. Для чтения стихов тоже нужно изучить своего рода нотную грамоту. Если хочешь формулу, вот она: поэзия — СПИД, поэт болен, читатель инфицирован.
Л.П. Получается не очень выгодное производство при таком маленьком потреблении! Не ждет ли поэзию банкротство?
