Интервью - [4]

— Я отомщу…

* * *

— Значит, вы утверждаете, что журналистка пробыла у вас не больше часа, после чего отправилась на пригородную электричку…

— Совершенно верно, товарищ старший лейтенант. Уж так она боялась опоздать на станцию, к приходу поезда… Я ей даже предлагал заночевать, а она ни в какую. Ну, я же не буду силком человека удерживать, правильно? Напоил ее чайком на дорожку — и до свидания. Погодите, я и вас чаем угощу. Он у меня особенный, вовек не забудете…

Не слушая возражений якобы уже пившего недавно чай участкового милиционера, таксидермист рванулся на кухню, на ходу прикидывая, сколько нужно будет насыпать яду в чашку гостю. Пожалуй, побольше, чем журналистке, он все же килограмм на тридцать потяжелее. Служака тоже умрет медленно, насладившись началом процедуры превращения в бессмертную куклу. А затем он займет достойное место в его коллекции. Под лейтенантской формой угадывалось тренированное тело, так что он вполне мог послужить для образа славянского Самсона, разрывающего пасть волку. Правда, на самом деле мифический Самсон был с куда более буйной шевелюрой, да и пасть рвал он не волку, а льву. Но куда ж от нашей скудности деваться?

Когда Зоткин вернулся в комнату с двумя дымящимися чашками чая, участковый старательно что-то записывал на листке бумаги, от напряжения высунув кончик языка.

— Вот, отведайте чайку. И мед первосортный, настоящий, не то что на базарах, где сахарный сироп продают. Можете с сушками вприкуску, свежие, ванильные…

— Хм, — отложил ручку в сторону старший лейтенант, — и впрямь, пахнет очень даже ничего.

Он протянул руку к чашке, как вдруг запиликал висевший у него на ремне сотовый телефон.

— Але, говорите… Понял, товарищ капитан!.. Хорошо, уже выезжаю. Вы уж извините, — это уже Зоткину, — но начальство срочно вызывает. Жаль, чайку не удалось отведать. Да вы не переживайте, а то прямо аж в лице переменились. Я еще к вам специально заеду как-нибудь, больно чай у вас ароматный. Вы мне только вот здесь, под показаниями распишитесь…

Покончив с формальностями, старший лейтенант поднялся, направляясь к выходу. Однако у двери задержался:

— А чучела у вас, между прочим, прелюбопытные. Если бы не знал, что внутри у них солома… Конский волос? Ну, тем более… Так вот, я и говорю; если бы не знал, что внутри у них конский волос, подумал бы — живые. Ей-богу, это ж надо так суметь!

— Вы еще моей главной коллекции не видели, — предпринял последнюю попытку удержать потенциального Самсона таксидермист.

— Обязательно посмотрю, но как-нибудь в другой раз. Извините, служба.

Выйдя следом на крыльцо, таксидермист бросил в спину участковому:

— Заходите обязательно. В следующий раз обязательно чаем напою.

Только когда сутулая фигура милиционера скрылась за поворотом проселочной дороги, Зоткин вернулся в дом. Поостывший чай из стакана, предназначавшегося старшему лейтенанту, он не без сожаления вылил в раковину. Жалел он не столько яд, изготовление каждого грамма которого давалось ему с огромным трудом, сколько не сложившейся композиции.

Хотел вылить и свой чай, но в горле отчего-то пересохло, и таксидермист отпил из стакана изрядный глоток. А спустя несколько секунд неожиданно услышал странный шум, раздавшийся, как ему показалось, со стороны ведущей в подвал двери. Странно, что там могло шуметь? Может, чучело упало?

На этот раз дверь была загорожена большим зеркалом в рост человека, и к тому же закрыта потертым ковром, на котором олени жадно пили воду из пробивавшегося меж камней родника. Непосвященный человек вряд ли догадался бы, что за ковром находится дверь.

Зоткин отпер ее, щелкнул выключателем, перешагнул порог, закрыл за собой дверь на металлическую щеколду и спустился по крутой лестнице, насчитывавшей двадцать две ступеньки. Здесь, в рабочем кабинете, происходило превращение мертвого, подверженного тлению существа в чучело, которому суждена практически вечная жизнь. Многие из экспонатов могли стать предметом гордости любого таксидермиста. Но настоящей жемчужиной он считал лишь одну композицию, при виде которой у него тоскливо сжалось сердце.

Красивая женщина горделиво восседала в кресле, закинув ногу на ногу, и со снисходительной улыбкой взирала на расположившегося рядом симпатичного мальчугана, треплющего мохнатого пса. Казалось, еще мгновение, и четвероногое животное, вывалившее свой шершавый язык, кинется лизать мальчишке руки. А тут и мать шутливо погрозит длинным, изящным пальчиком. Мол, дружба дружбой, а вдруг псина блохастая?

Таксидермист осторожно, словно боясь нарушить царившую здесь полусумрачную тишину, сел в стоявшее рядом свободное кресло, откинулся на спинку и прикрыл глаза. На его губах появилась улыбка. Ему было хорошо и легко. Он снова был со своими любимыми, и даже смерть не смогла их разлучить…

Легкое движение воздуха заставило Зоткина вздрогнуть и открыть глаза. То, что он увидел, показалось ему какой-то дикой фантасмогорией. Потому что он точно знал: на рабочем столе никого не должно было быть. А она была. Эта женщина из города, которую он лично потрошил, превращая ее в мумию, чучело, которая заняла место в его коллекции. И, тем не менее, она лежала на столе, и он видел края распахнутой брюшины, а там, внутри, сизо отливали свежие внутренности.