Интерлюдия Томаса - [29]
– Я сделаю всё возможное, чтобы справиться с ним, – обещаю я. – Но всех моих возможностей может быть недостаточно.
– Неважно, – говорит она. – Ты не убежишь, спасая себя. Я это знаю. Ты бежишь к проблемам, а не от них. Я не знаю, кто ты, кроме того, что ты не Гарри Поттер. Есть в тебе что-то такое, я не знаю, что это, но оно есть, и оно хорошее.
Только ещё больший дурак, чем я, ответил бы что-то на это, так как любой ответ ослабил бы либо её, либо меня, либо нас обоих. Такое искреннее доверие, так восхитительно выраженное, несёт в себе доказательство невинности человеческого сердца, которая продолжает существовать даже в этом сломленном мире, чтобы одержать победу, вернуть всё вспять, отмотать все дни в истории до того времени, когда всё подобное доверие будет оправдано, в мире, начавшемся заново, таким, каким он всегда должен был быть.
– Джоли, мне нужен фонарик для того, чтобы выйти отсюда. Но я не хочу оставлять тебя здесь без него, на случай, если этот свет отключится снова и больше не включится.
– У меня их два. – Она достаёт второй маленький фонарик из кармана джинсовой куртки и даёт мне.
– Большая труба, по которой мы шли через холмы и из «Уголка» – у неё есть другие ответвления, которые в неё входят?
– Ага. Пять. Если ты пойдёшь назад – три будут слева, два справа. По любой из них ты не сможешь пройти прямо. Тебе нужно нагнуться. Иногда нужно ползти.
– Скажи мне, куда они ведут.
– Никуда. Конец каждого из них заварен. Я не знаю, зачем и когда. Но штормовая вода не текла через эти водостоки уже очень долго, возможно, даже с того времени, когда люди из Форт-Уиверна подключили к этой системе свой аварийный проход – если это аварийный проход.
– То есть я не могу никуда попасть, кроме как обратно на пляж.
– Не можешь. Но я не думаю, что они будут там тебя поджидать. Слушай… ну, есть кое-что ещё. Но если я скажу тебе, я не хочу, чтобы у тебя на душе был дополнительный груз. У тебя и так достаточно всего, о чём беспокоиться.
– Всё равно расскажи. Я люблю беспокоиться. Я лучший в этом.
Она колеблется. Из заднего кармана своих джинсов она достаёт тонкий кошелёк, открывает его и показывает мне фотографию красивого мальчика лет восьми.
– Это Макси?
– Ага. Хискотт сказал, что Макси должен умереть, потому что был слишком прелестным. Он правда был прелестным маленьким мальчиком. Так что мы подумали, что это была зависть из-за того, что Хискотт превратился во что-то супер-уродливое. Но я не думаю, что он убил Макси из-за этого.
Даже в таком напряжении, в котором она находится, Джоли глушит скорбь. Дрожание губ испытывает её самообладание, но она сжимает их вместе. Она складывает фотографию погибшего мальчика обратно и возвращает в карман.
– Позже, – продолжает она, – он насмехался над всеми нами, используя мою семью, чтобы говорить мне, что я красивая, красивее, чем Макси. Он пытается запугивать меня и мучить всех остальных мыслями о том, что он использует их, чтобы бить меня и избивать таким же образом, как он использовал их для убийства Макси. Но это ложь.
– Что ложь?
– Я некрасивая.
– Но Джоли… ты действительно красивая.
Она качает головой.
– Я не думаю. Не верю в это. Я знаю, что это ложь. Я не могу быть красивой. Не после того, что я сделала.
– Ты это о чём?
Одной ногой она толкает сложенное одеяло к Орку. Становится на нём на колени, уставившись в высушенное лицо существа.
Когда она говорит, её голос находится под контролем, не позволяя проявляться острым эмоциям, которые могли бы соответствовать её словам, окрашен лишь немного меланхолией.
– Это начинается, и это ужасно. Я кричу им, чтобы остановились, умоляю. Они один за другим идут на Макси – моя семья, его семья. И они пытались удержать друг друга. Они пытались. Но Хискотт перемещается слишком быстро, из одного в другого, невозможно узнать, в кого он переселится следующим. Такие сильные удары ногами, кулаками, шрамы. Кровь Макси… на всех. Я не могу их остановить, Макси почти мёртв, и я убегаю, я не могу выносить это, чтобы увидеть, чем всё закончится.
С явным отвращением, очень осторожно Джоли поднимает руку, которой временно оживший мумифицированный труп стучал по полу.
Изучая ужасно длинные пальцы, она говорит:
– Я начинаю бежать, но затем стою над Макси, и я не знаю, где взяла нож, который у меня в руке. Большой нож. Он ещё жив. Сбитый с толку, наполовину в сознании. Ему только восемь. Мне девять. Он узнаёт меня. Его глаза на секунду проясняются. Я ударяю его ножом один раз, а затем снова. И снова. И это для него конец.
Её молчание настолько материально, что пару секунд я не могу заставить себя заполнить его словами. Но потом:
– Это была не ты, Джоли.
– В каком-то смысле была.
