Интерфейс - [35]

Сенаторы и губернаторы устраивали шоу – нянькались с телятами, доили коров и бросали футбольные мячи краснолицым блондинистым парням, красуясь на школьных дворах в толстых зимних пальто. Коззано фыркнул, увидев Нормана Фаулера-младшего, хайтечного дурака-миллиардера, шагающего в восьмисотдолларовых ботинках по замерзшей кукурузной стерне. При температуре минус тридцать и ветре эти балбесы торчали в прерии без шапок. Это говорило все об их президентских способностях.

Родственники всю жизнь говорили Коззано, что когда-нибудь он должен баллотироваться в президенты. Идея казалась здравой, будучи высказана за обеденным столом после пары бокалов вина. На практике же это было черт-те что. Понимая это, он никогда не обдумывал ее всерьез. Он уже некоторое время знал, что Мел потихоньку организует теневой комитет кампании и закладывает инфраструктуру. Это была работа Мела, который, как адвокат, должен был всегда действовать на опережение.

Разумеется, теперь, после удара, когда Коззано не мог баллотироваться, ему больше всего на свете хотелось стать президентом. Он мог сделать телефонный звонок и через несколько часов чартерный самолет уже ждал бы его в аэропорту Шампани, а Соединенные Штаты внезапно захлестнула бы волна пропагандистской литературы и видео. Мел все сделал бы. А потом Патриция выкатила бы его на кресле из самолета, роняющего слюну перед камерами.

Это было самым тяжелым аспектом жизни после инсульта. Коззано еще не успел перестроить жизненные ожидания. Когда эти ожидания сталкивались с реальностью, становилось очень больно.

Новости перетекли в рекламу лекарства от гриппа. Затем ведущий вернулся, чтобы сообщить Америке, когда состоится очередной выпуск новостей. И тут же началась следующая программа: «Свидание вслепую на скрытую камеру».

От неспособности переключить канал достаточно быстро Коззано охватило отвращение к самому себе. У него возникло ощущение, что если он не управится менее чем за десять секунд, ублюдочная программа искалечит его физически.

Пульт управления лежал на столе справа, рядом с действующей половиной тела. Он потянулся к нему, но он лежал чуть-чуть слишком далеко – он мог коснуться его ребром ладони, но не пальцами. Он попытался изогнуть руку, но к собственной досаде проделал это слишком торопливо и в итоге оттолкнул его еще дальше. Пульт закружился по столу, свалился с края и зарылся в мохнатый ковер. Теперь он лежал между столом и корзиной, полной старых газет: двухнедельная груда «Трибьюн», «Нью-Йорк Таймс» и «Уолл Стрит Джорнал», все не читанные.

Ему не дотянуться до проклятой штуковины. Придется звать на помощь Патрицию.

На экране истерические аплодисменты стихли, чтобы ведущий смог отмочить еще несколько шуток. Юмор был вульгарно-половой – того сорта, от которого даже девятиклассник смутится, но публика упивалась им: пергидрольные девицы, толстухи средних лет и калифорнийские серферы дружно складывались пополам, бессильно разевая рты. Ведущий сатанински хохотал прямо в камеру.

– Проклятье! – сказал Коззано.

Патриция мыла посуду на кухне, открыв воду на полную, и не услышала бы его.

Он и не хотел, чтобы она его слышала. Он не хотел молить Патрицию вернуться в комнату и переключить за него канал. Это было выше его сил.

Смотреть эту программу тоже было выше его сил. Уильям Э. Коззано смотрел «Свидание вслепую на скрытую камеру». На другом конце города Джон, Джузеппе и Гильермо переворачивались в своих могилах. Внезапно слезы навернулись ему на глаза. Это произошло без предупреждения. Он не плакал с самого удара. И вот он всхлипывает, слезы струятся по лицу и капают с подбородка на одеяло. Он взмолился богу, чтобы Патриция не явилась прямо сейчас. Он должен перестать плакать. Это никуда не годится. Это попросту унизительно; Коззано сделал несколько глубоких вдохов и восстановил контроль. Почему-то самым важным сейчас было не допустить, чтобы Патриция обнаружила, что он плакал. Сидя в кресле и пытаясь не смотреть в сторону телевизора, Коззано позволил взгляду блуждать по комнате, пытаясь сконцентрироваться на чем-то еще.

В дальнем углу гостиной находилась двустворчатая дверь на роликах, ведущая в маленький чулан. Коззано редко им пользовался. В нем стояла конторка, на которой он подбивал счета. У одной из стен стоял красивый старинный оружейный ящик. Как и вся прочая мебель в доме Коззано, он был изготовлен в конце девятнадцатого века из твердого дерева знающими свое дело людьми. В одном этом ящике было больше цельного дерева, чем можно найти в некоторых современных домах. В верхней части находилось отделение для длинноствольного оружия с двумя дверцами толстого стекла, запертыми на тяжелый латунный замок. Из замка торчал здоровенный ключ. Коззано хранил в этом отделении дюжину дробовиков и две винтовки: все ружья отца и деда плюс несколько его собственных. Был там помповый дробовик, которым он пользовался во Вьетнаме – уродливое, дешевое, покрытое шрамами чудовище, красноречивое свидетельство природы той войны. Коззано хранил его, как напоминание о реальности. Дробовик резко выделялся среди изящных ружей, богато декорированных коллекционных образцов, подаренных разными богатыми сикофантами.