Интерферотрон Густава Эшера - [33]

После этих слов стюардесса испарилась. На кресле перед самым носом Филомелы вырисовался небольшой поднос с угощением, который она брезгливо отодвинула в сторону. Поднос начал падать на пол, но, не долетев нескольких дюймов, исчез. Венис встала из кресла, прошлась по салону, открыла кабину пилота, но тут же ее захлопнула:

— Ну и пылища! Туда, наверное, никто никогда не заглядывал.

— Боюсь, что, кроме вас, больше и не заглянет.

— Почему? Разве вы не собираетесь привести в порядок свою коллекцию?

— Это не моя коллекция. Она досталась мне вместе со всем домом от предыдущего хозяина. Я ею нисколько не дорожу, поскольку к ее собиранию никаких усилий не прикладывал. Более того, не представляю, кому она может быть сейчас интересна.

Венис вздохнула.

— Да, пожалуй. Здесь в Тупунгато уж определенно никому.

Они вышли из пристройки во двор. Филомела заглянула внутрь трекболида и пощупала сиденье.

— Редкая вещь. Их, по-моему выпускали совсем недолго.

— Не могу сказать. Кажется, да, всего лишь лет сорок-пятьдесят. Потом было не до развлечений.

— Это точно, не до развлечений. Тогда при взлете запросто сбить могли.

Слегка заглянув в мысли Филомелы, Морис не обнаружил ничего примечательного: обычная домохозяйка. Холовизор наверняка ей наскучил, захотелось выйти поболтать с кем-нибудь еще, кроме остальных соседей, успевших надоесть и с большинством из которых уже успела перессориться за все годы безвылазного прозябания в Тупунгато. Морис, правда, был совершенно неподходящей для этих целей компанией, не умея поддерживать долгие бессодержательные разговоры — «общаться», как это здесь называли. Конечно, за два с лишним столетия у каждого накопилось столько воспоминаний, что рассказов хватило бы лет на десять, а если пережевывать чужие истории, то и на все тридцать. Но все это настолько скучно и монотонно… Вейвановский отправил в сознание Филомелы мысль, вернее, даже не мысль, а жгучее желание.

Венис чуть вздрогнула и отпрянула от трекболида. Она часто задышала, глаза ее широко раскрылись — в них виднелась плохо сдерживаемая страсть.

— Морис, вас можно попросить об одном одолжении?

— Конечно. Чем могу помочь?

— Вы обещаете, что не будете смеяться надо мной?

— Почему я должен над вами смеяться?

«Скорей, скорей», — подумал Вейвановский. Он ощутил что-то вроде легкого касания в голове — сигнал вызова от своих братьев. Необходимо было выйти с ними на связь, а для этого требовались время и уединение.

— Господи, мне так стыдно, — Венис закрыла лицо руками.

— Не стесняйтесь, к любой вашей просьбе я отнесусь с полным пониманием. Филомела опустила руки, отвела лицо в сторону и закусила губу, переживая процесс внутренней борьбы.

«Ну же, давай», — пришпоривал ее Морис.

— Я обещаю вам, Морис, что вы потом не пожалеете.

— Я в этом нисколько не сомневаюсь. Филомела еще немного помолчала, потом выпалила:

— Разрешите мне прокатиться на трекболиде!

«Наконец-то», — удовлетворенно подумал Вейвановский и ответил:

— С удовольствием! Неужели я кажусь настолько неприступным, что ваша скромная просьба нуждалась в такой прелюдии?

— Но я вас раньше ни о чем не просила! Мы ведь даже почти не разговаривали!

— У меня действительно скверный, нелюдимый характер, но прийти на помощь даме — долг джентльмена. Я видел, как вы страстно желаете этой прогулки на трекболиде.

Филомела слегка покраснела.

— Но, дорогая Филомела, — надеюсь, вы не будете против, если я так стану вас называть, госпожа Венис?

— Ничуть, — дама потупила глаза.

— Так вот, дорогая Филомела, вам не кажется что подобный аттракцион, уместный для нравов прошлых столетий, может оказаться слишком опасным для наших современников, хотя и более просвещенных, но уже успевших отвыкнуть от грубых удовольствий?

Морис подумал, что становится вычурно многословен и что с Венис пора закругляться.

— Можете за меня не волноваться. Я люблю грубые и мучительные наслаждения, — Венис кончиком языка выразительно провела по краю верхних зубов, — к тому же, при своем бывшем муже я летала десятки раз.

— В таком случае не смею препятствовать вашему досугу, — Морис слегка поклонился.

— Вы так любезны, — прошептала Филомела, забираясь в трекболид. Вейвановский подал ей руку, и Венис на мгновение — совершенно нечаянно, надо полагать — прильнула к нему своим упругим бюстом, после чего энергично захлопнула за собой крышку. Внутри машины Филомела сразу исчезла за амортизирующим слоем, и сквозь полупрозрачный корпус была видна только часть ее лица, скрытая табло с траекториями. Венис пошевелила губами, затем, ткнув в табло пальцем, отдала команду. Морис поднял было руку, чтобы помахать даме, но Филомела уже не обращала на него внимания. Трекболид загудел, стал молочно-белого цвета, потом, покраснев, с натужным ревом стал подниматься. Откуда-то из глубин памяти к Вейвановскому пришла фраза: «… перерыв между повторными запусками — не менее трех часов…». Он вздохнул и направился в ангар.

Закрыв изнутри дверь пристройки, он вышел на кухню, проследовал в гостиную, после чего поднялся на второй этаж, где были кабинет и спальня. Отсюда из галереи небольшая лесенка вела наверх, на чердак, облюбованный Морисом для медитаций. Захлопнув чердачный люк, Морис подошел к слуховому окну и, открыв его, увидел в бледном зимнем небе тусклый полумесяц. «Отлично», — подумал он: луна помогала быстрее отключаться. Морис подвинул поближе к окну плетеный коврик, уселся на него в позу лотоса и закрыл глаза. Братья вновь напомнили о себе легким прикосновением, скорее даже дуновением. Вейвановский посидел минут пять, но сосредоточиться не удавалось — встреча с госпожой Венис немного нарушила привычный ход вещей, к тому же полет на трекболиде пощекотал нервы. Хрустнув суставами, он лег навзничь. Покой и отрешенность по-прежнему не приходили. Морис привстал, протянул руку к небольшому ящичку старинной работы, стоявшему на полу рядом с ковриком, открыл его и достал бутылку водки с высоким стаканом. Наполнив стакан на две трети, он залпом все выпил, затем поводил рукой в ящике и извлек из него древний сухарик, который есть не стал, а начал в него интенсивно внюхиваться. Бросив сухарик назад в шкатулку и откинувшись на коврик, Вейвановский тут же перешел в состояние возвышенного просветления.