С первыми аккордами оркестрового tutti началось интенсивное растирание промежности. Локальная психическая станция отслеживала реакцию массажируемого, и когда у Густава Эшера, плававшего в состоянии полудремы внутри музажного («массаж плюс музыка») кокона, столь назойливое воздействие вызвало дискомфорт, чувствительная часть тела тут же была оставлена в покое, оркестр убавил пыл, а проецировавшиеся в мозг возбуждающие картины сменились пасторальными.
Удовольствия, считающиеся подходящими для всех, не устраивают полностью никого, подумал Густав, выгоняя из сознания виды горных водопадов и лугов. Местная пси-станция (в обиходе — «люпус» от «local unit of psychosphere») в паре с управляемым ею коконом во время музажа неизменно игнорировала простатит Густава. Вполне естественно: кокон был рассчитан на здоровый организм и создавался лет триста пятьдесят назад, когда люди позабыли о болезнях. Тогда при разработке музажных устройств было принято (очевидно, по итогам социологических опросов, никогда в действительности не проводившихся), что массаж промежности приятен всем без исключения мужчинам. Наверняка это решение опиралось и на передовые сексологические идеи: массирование данной области как места, хранящего память об утерянном женском органе, должно было создавать у самца иллюзию обоеполости, активизируя особые авто — и гомоэротические ощущения. Стандартный алгоритм музажа предусматривал постепенную интенсификацию процедуры, а в завершение — легкую мастурбацию на усмотрение хозяина. Но все-таки, алгоритм — не догма, и корректно работающий кокон, предвидя последствия, не стал бы подвергать испытаниям уязвимые места Густава.
В старые времена планета была окутана плотной сетью пси-станций, регулировавших весь быт, и главной их заповедью было доставлять человеку оптимальное количество наслаждений, не препятствующих, естественно, получению наслаждений другими. Теперь, после серии войн и межпланетных миграций, на Земле вряд ли набралось бы даже с пару дюжин люпусов, да и те, что сохранились, работали с перегрузкой, часто давая сбои. Хорошо еще, что кокону — из-за какой-нибудь мелкой поломки — не приходят мысли яростно размять мне мошонку под хор валькирий, — подумал Эшер, отказываясь от традиционного завершающего предложения. Местный люпус не знал (а, скорее всего, подозревал, но из вежливости не подавал виду), что подавляющее большинство оставшихся на Земле мужчин — импотенты. Исключительно в силу возраста: как-никак, всем перевалило за двести.
Оркестр затух окончательно; кокон плавно трансформировался в шезлонг, куда соскользнул Густав. Перед глазами у него еще висели некоторое время картинки, наводившиеся с люпуса: озера и радуги на фоне горных ледников. Примечательным было отсутствие любых животных — после затяжных генетических войн любой зверь вызывал у современников Густава омерзение. В позапрошлый четверг соседи Эшера по поселку, увидев из окна своего дома рыжего котенка, мяукавшего посреди улицы, тут же его уничтожили. Котенок (это был бродячий торсионный фугас) оставил после себя огромную воронку; ударной волной размололо и самих соседей. В свое время генетики наштамповали множество псевдоживотных, начиненных разными убийственными приспособлениями, и теперь беспризорное оружие, стремясь разгрузиться, иногда забредало в жилые районы.
Густав помотал головой, разгоняя клочья образов. В его зрение вернулась привычная панорама: океан, ворочавший желто-зелеными волнами, бурый песок, мутное вечернее солнце, валившееся за обрыв. На календаре была суббота, 9 августа 2462 года, — как всегда после сеанса музажа, об этом заботливо напомнил люпус.
Прежде чем прыгнуть в воду, Эшер вгляделся в поверхность океана. Ввиду обилия генетических чудес временами приходилось проявлять особую осторожность. Одним из наиболее эффективных видов оружия был акуляр — гибрид гигантского кальмара и акулы, достигавший семидесяти футов в длину, имевший щупальца толщиной в семь футов и необозримое туловище, которое заканчивалось колоссальной рыбьей мордой с пятью рядами мощных зубов. Неожиданно выныривая, акуляры оплетали парусники экологов своими конечностями и принимались, словно жерновами, перемалывать корпус корабля неутомимо работающими челюстями. После войны эти животные иногда забредали в прибрежную зону, где, затаившись на подходе к бухтам, закусывали купальщиками. Численность акуляров не убавилась и после шестой мировой, носившей особо разрушительный характер.
Эшер внимательно осмотрел водную гладь. Не увидев датчика-перископа, обычно подымаемого акуляром над поверхностью, он с разбега нырнул, шаркнув животом по дну. Под водой Густав обогнул большой, покрытый водорослями камень, за которым увидел неподалеку другой валун, еще крупнее, раньше здесь не замеченный. Всю прошлую неделю штормило, и его вполне могло затащить приливом. Эшер подплыл к валуну поближе, схватился руками за его край, выступавший немного над поверхностью, и, подтянувшись, уселся на него. Немного отдышавшись, он посмотрел по сторонам, а затем опустил взгляд в воду. Оказалось, что левой пяткой Густав оперся о зрачок задумчивого глаза диаметром фута в три, а правую ногу поставил рядом с ротовым отверстием, уже начавшим открываться — очевидно, в предвкушении добычи. Эшер, стремительно отпрыгнув от камня, поплыл к берегу, изо всех сил молотя конечностями. Выбежав на берег, он оглянулся и увидел, как валун выстрелил из под воды несколькими длинными хоботами розоватого цвета, веером накрывшими пространство между камнем и берегом. Не найдя Эшера, хоботы стали медленно втягиваться назад, а подводный пришелец, приподнявшись над поверхностью, уставил свой глаз в Густава. Они смотрели друг на друга несколько мгновений, и Эшеру показалось, что валун ему подмигнул.
