Интерферотрон Густава Эшера - [19]

— Извините, Франц, — прервал его Густав. — Следует ли понимать, что ваши выводы основаны лишь на счастливой случайности — выживании андроида после атаки дебилизирующего алгоритма? А если бы он действительно проснулся кретином, какова бы в этом случае была достоверность ваших умозаключений?

— Стопроцентной. Из оставшихся материалов я соорудил еще двух небольших андроидов: одного с нулевым, а другого — с отрицательным коэффициентом умственного развития. Оба до воздействия «хип-хопом» были столь же замкнуты и неразговорчивы. Но стоило только слегка нарушить им ядро интеллекта, как начался бурный процесс саморазвития.

— Еще раз извините, Франц, что прерываю вас, — Густав был слегка озадачен, — но я как-то с трудом понимаю, что из себя может представлять нулевой или отрицательный коэффициент. Вы не могли бы объяснить подробнее?

— Здесь нет ничего сложного, — пожал плечами Богенбрум. — Отрицательный интеллект аналогичен нашему, только имеет противоположную направленность. Нулевой разум же представляет собой сознание в чистом виде, не замутненное никакой информацией. Вот и все.

— А-а, — протянул Густав. Он все равно не уловил концепцию отрицательного разума.

— Между прочим, оба этих андроида в своем развитии устремились не в положительном, а в отрицательном направлении, причем темпы их интеллектуального роста значительно превысили показатели предыдущего, утраченного, экземпляра. В кратчайшие сроки они могли уже претендовать на проявления гениальности. Отсюда второй вывод: стохастические системы тяготеют к отрицательному развитию и именно в этом направлении достигают наибольшей эффективности. Положительный рост для них чужд.

— У вас имеются обоснования подобным выводам?

— Пока что нет. Но, я думаю, с вашей помощью, если вы не откажете, они скоро появятся. А что это за бунгало, Густав?

— Не имею ни малейшего понятия. Оно всегда пустовало с того времени, как я сюда переехал. Хотите посмотреть?

— Да, домик на вид симпатичный.

Франц прислонил велосипед к небольшой секвойе и вместе с Эшером подошел к двери особняка. Люпус, распознав чужаков, спроецировал в их сознание угрожающе-предупредительные сообщения. Густав, однако, как все жители Кантабиле, владел процедурой — «вездеходом»: после нескольких телодвижений и междометий двери бунгало распахнулись. Внутри все выглядело так, как будто хозяева только что отлучились. Свет везде зажегся, автоматика уборки быстро засосала отложившуюся кое-где пыль, а холовизор включился на каком-то развлекательном канале. Обстановка была вполне стандартной, но Францу она весьма понравилась. Обойдя бунгало, он заявил Густаву, что этот дом его устраивает как нельзя лучше.

— Мне еще никогда не приходилось жить в таких виллах. Все как-то перебивался по гостиницам или меблированным апартаментам. А меня отсюда никто не попросит?

Густав объяснил Богенбруму способ регистрации бунгало на себя — на тот случай, если он решит осесть здесь окончательно. Франц закатил велосипед в прихожую и пригласил Густава на чашку кофе.

— К сожалению, традиционного. Осмотрюсь попозже — авось, хозяева что-нибудь припрятали в кладовке.

Эшер вежливо отказался, сославшись на позднее время и необходимость для Франца отдохнуть после долгого перехода. Они договорились встретиться на следующий день утром у Стива. Пожелав друг другу спокойной ночи, новые знакомые расстались.

* * *

«…не нова, но воспринимается не всеми. У вас имеется некий ограниченный набор ощущений, позволяющий вам перемещаться в окружающем мире, воспринимать поступающие извне сигналы, интерпретировать их, принимать на их основе решения, действовать. Механика взаимодействия с внешним миром скучна и монотонна. Мир инерционен — что вы видите сейчас, будет перед вами и ближайшие пять минут, повторится завтра, через год и так далее. Инерционность и повторяемость — одни из главных свойств внешнего мира, условия нашего с вами существования. Мы не можем их оспаривать или менять. Мы видим мир сквозь очень узкую щель, которую не в состоянии раздвинуть. Считайте это дефектом нашего развития, или особенностью, или преимуществом. Я склонен полагать, что это, скорее всего, дефект. Внутри нашего черепа находится большой и загадочный орган, функции которого, похоже, сводятся к тому, чтобы не дать нам узнать об окружающем мире сверх того, что необходимо для повседневной борьбы за существование на животном уровне. Вы следите за моей мыслью?

— Да. Но, должен заметить, с подобными размышлениями я уже сталкивался.

— Естественно, об этом думали многие. Оригинальных мыслей, между прочим, уже не осталось: мысль — это ответ на вопрос, а вопросы чаще всего задаются ненужные. Это искусство: знать, какие вопросы позволительно задавать, а какие нет. Людям почему-то кажется, что любые вопросы позволительны. Только социальные привычки и опыт ставят на рот кляп: ребенок может спросить, почему снег не зеленый и не падает вверх, взрослый таких вопросов не задаст — ему в свое время уже объяснили, что задавать такие вопросы глупо. Планка глупости у всех разная, но, в подавляющем большинстве случаев, низкая. То, что многим кажется мудростью, пришедшей с годами, — чаще всего выработанный за долгие годы ограничитель, если хотите — условный рефлекс, отсекающий определенный набор вопросов, нелепость которых остальные люди в силу недостаточного возраста еще не усвоили. А так как глупость — наш самый большой общий знаменатель, то одни и те же вопросы постоянно повторяются. Философы и мыслители склонны задавать самые бессмысленные вопросы, но просто над ними нет никого, кто шлепнул бы их по губам и велел молчать.