Интеллигенция в тумане - [9]
Растущий интерес к иному, я думаю, уже очевиден. Он проявляется в разных формах и направлениях: от профанного увлечения мистикой или романами Толкиена и Роулинг до исламского возрождения и рецепции христианского святоотеческого наследия. Кроме того, иное может представать и в секулярном обличии. Оно многолико и его воплощения могут быть различными.
Но самый интересный момент Третьей осевой — судьба человека. Кризис модерного пространства оборачивается кризисом человека современного. Этот человеческий тип, возможно, уже исчерпал себя. Исчерпана его вера в фундаментальную рациональность сущего. Рациональность сейчас видится лишь как фрагмент сложного, синергийного постижения реальности. Она способна свободно конвертироваться в интуицию, становящуюся основным креативным ресурсом обозримого будущего. Хотя что мешает конвертировать интуицию обратно в рациональность путем своего рода «распаковки» ее синхронии в пошаговую диахронию логики?
Человек современный катастрофически теряет ценностное измерение — там, где он окончательно разорвал пуповину, связывающую его с религиозной трансценденцией, и там, где «гражданская религия», заменившая веру, выветрилась до мало что значащих позднелиберальных значков-симулякров, неспособных уже сыграть роль полноценной символической защиты от энтропии.
Человек современный в значительной мере утрачивает субъектность и свободу — хотя это и странно звучит. Да, перед нами, нынешними, открываются новые возможности эмансипации, но все ли в состоянии ими воспользоваться? Большинство все же становится объектом политической и иной суггестии, втягивается в имперсональные потоки и структуры и растворяется в них. Власть становится по-новому тотальной. Совсем скоро она сможет выращивать человека под себя, как овощ, задавая ему нужные свойства, поддерживая нужную влажность и температуру в теплице позднесовременного общества. Поэтому ей уже не нужно прибегать к открытому устрашению.
Добавлю сюда продолжающуюся в тихих и легитимных формах революцию масс. Во второй половине XX века массы, как было сказано выше, уже не тянутся к идеологическим мифам. Их жизненной стратегией становится гламурно оформленное потребление. Пипл хочет красиво хавать. Да, массы усвоили демократический порядок и перестали бросаться с ножом на образцы нонконформистского искусства. Но, подчинившись в этом, внешнем и малом, они принялись завоевывать современность изнутри. К исходу XX века массовой стала не только демократия, но и душа.
Позднесовременный индивидуалистический выпендреж не должен нас обманывать: теперь мы равны до донышка. Автор мертв. Попса покрыла своим глянцем практически всю видимую через телевизор поверхность жизни, на которой даже кадры катастроф воспринимаются как шоу, которое must go on. В этих условиях свобода перестает быть ценностью, за которую умирают. Она становится вещью, которую потребляют наряду с другими вещами. Классическое либеральное понимание свободы, неотделимой от ответственности, уходит в прошлое. Сумерки модерна — сумерки свободы (той, прежней свободы).
Если верен мой тезис, согласно которому без антропологической революции невозможен переход от эпохи к эпохе и если мы действительно, как пишут многие, вступаем или даже вступили в него (а для меня это именно так), то субъектом третьего осевого времени станет новый человек. Пока у меня нет для него имени. Сказать «постсовременный» — значит, ничего не сказать. Нужно, чтобы он хотя бы немного проклюнулся, и тогда, глядя на его первые побеги, мы сможем хотя бы предварительно, вчерне дать его латинское наименование: homo <...> Можно, однако, предположить, что он будет носителем нового экзистенциального (духовного) опыта, выразителем новой трансценденции — в противном случае бессмысленно говорить о третьем осевом времени. Каков будет характер этой трансценденции, можно только гадать. Вариант гадания: в ней в подвижном, диалогическом альянсе сложатся получившая новое дыхание и новое звучание традиция, задающая потребный наступающей эпохе онтологический горизонт, и позднесовременные практики себя, если воспользоваться языком Фуко. Реонтологизация бытия позволит человеку трансцендировать, перерастать себя и вновь выходить в пространство личности и свободы — за пределы захваченной попсой реальности. Новое всегда приходит с той стороны. Заодно процесс реонтологизации вытащит нас и из норы позднесовременного индивидуалистического одиночества, становящегося откровенно патологическим — в новую солидарность и, может быть, в новый — коммуникативный — разум, где 1+1=3 или 5.
Реонтологизация бытия идет навстречу релиберализации общества и человека. Под последней я понимаю возвращение к старому доброму либерализму усилия. В межэпохальном контексте новая-старая традиция и новый-старый либерализм, в сущности, делают общее дело: они возрождают чувство внутренней иерархии, которое должно дополнять формальное, внешнее равенство. Они — об одном. Кроме того, они сдерживают друг друга: традиция не позволяет либерализму превращаться лишь в набор политико-юридических инструментов и сохранять ценностную природу, а тот все время напоминает традиции, что она не должна поддаваться искушению пасти народы железным посохом. Кстати, подобная диспозиция уже наблюдалась в XVII–XIX веках. Сейчас она, разумеется, предстанет в новом виде — в постсекулярной и постидеологической форме взаимного обучения, как говорит все тот же Хабермас.
