Интеллигенция в тумане - [7]

«Бог умер» — эти слова вводят Запад в позднюю современность, в широком смысле слова накладывающуюся на XX столетие и, возможно, захватывающую какую-то часть XXI века. Поздняя современность лишена равновесия зрелого модерна, его счастливого сочетания убеждений и критичности, его неявной связи с традицией. Она лишена также оптимизма XIX столетия — самого счастливого, самого удачного в истории Европы. Вся первая половина XX века прошла под знаком кризиса, отмеченного катастрофами двух мировых войн. Переход к поздней современности был вызван освобожденной энергией перманентной революции (не в троцкистском, разумеется, смысле), пожирающей и переваривающей инициировавший ее проект. Дальше революция продолжается уже сама по себе — на автопилоте, спонтанно, как разогнавшийся поезд, остановить который можно лишь ценой катастрофы. Да есть ли у этого поезда машинист?! По-своему это передал в начале XX века Арнольд Гелен: модерн кристаллизовался — в том смысле, что заложенные в нем принципы развиты и, таким образом, мы вошли в постисторию.

Поздняя современность начала развоплощение модерна — сначала как картины мира. Эйнштейн, Бор и Гейзенберг демонтируют надежную физическую вселенную Ньютона, и с этого момента мы не знаем, как устроен космос, в котором вращается наша маленькая планета (до сих пор физики не могут создать теорию «великого объединения»). Фрейд рисует новый образ человека, чье ratio — всего лишь тонкая пленка над океаном бессознательного. Вебер констатирует наступление эры целерациональности, вытеснившей ценностную рациональность — свою старшую сестру — в пыльные запасники западной истории. Патетический, квазирелигиозный Разум классического модерна, гарантирующий неизбежную поступательность прогресса, замещается инструментальным, демифологизированным разумом, отказавшимся быть судьей в спорах о ценностях.

В этом есть что-то буддийское: реальна только пустота, полнее которой ничего нет. Стряхни с себя респектабельную ветошь XIX-го, буржуазного века, его «да» и «нет», перестань сочинять реальность, выставлять ей оценки, цепляться за нее — и тогда она ответит тебе взаимностью. Это настроение проступает в «Черном квадрате» Малевича, залившем своей пустотой прежнюю художественную картину мира, восходящую к Ренессансу, к его стратегии оптической имитации реальности. Последняя свернулась в «нуль форм», как определял Малевич свою работу, чтобы свободно и непредсказуемо развернуться пучком нового искусства и новой реальности, над которыми уже нет правил.

Я вполне допускаю, что у поздней современности есть собственная скромная мудрость, помогающая человеку выживать в ее высокоскоростном режиме. Но мне трудно допустить, что мудрость эту усвоило большинство, что на смену идеологически ангажированному человеку высокой современности пришел человек совершеннолетний.

Протестантский теолог Дитрих Бонхеффер, погибший в фашистском концлагере в апреле 1945 года, создал концепцию «безрелигиозного христианства», нанизывавшуюся на идею «совершеннолетнего человечества», признаюсь, по-своему красивую и захватывающую: человек должен принять на себя полную ответственность за то, чем он является. Он не должен перекладывать эту ответственность ни на Бога, ни на кого-то еще.

Боюсь, однако, что трагический опыт двадцатого столетия говорит не в пользу Бонхеффера: человечество не повзрослело, узнав о «смерти Бога», скорее, напротив, оно в полной мере воспользовалось тем, что над ним отныне нет тех самых надличных инстанций. Стоило Богу «умереть», стоило учителю выйти из класса, как ученики устроили там форменный содом. Пусть не все, но это уже не важно. За «смертью Бога» тут же последовали две мировые войны и беспрецедентное озверение гуманистической Европы. Не думаю, что эта связка случайна.

Source URL: http://www.saltt.ru/node/853

* * *

Новая осевая эпоха: судьба человека

Вячеслав Раков /26 мая 2010

Dai Dudu, Li Tiezi, Zhang An. Famous People Painting - Discussing the Divine Comedy with Dante. 2006.

Поздняя современность ознаменована не только чувством совершеннолетия человека, но и противочувством его одичания. XX век с ужасом открывает, что культура принципиально обратима: в известных обстоятельствах ее терапевтическая позолота сходит с человека, как с гуся вода, обнажая его биологическую наготу. Запад теряет гуманистическую невинность (и наивность), в известном смысле возвращаясь к трагическому гуманизму рубежа XVI–XVII веков, ко времени позднего Шекспира и Сервантеса. Кризис первой половины века — самый серьезный в истории модерна, если отвлечься от его нынешнего заката. Не исключено, что на нем модерн мог и прерваться.

Человек этого времени раздваивается, как господин Голядкин у Достоевского: сквозь ширящиеся пробоины в защитном, символическом слое культуры в его сознание вторгаются демоны ночи, войны и смерти. Эту встречу западного человека с бездной глубоко и по-своему адекватно отразили многие, например, Фрейд и Юнг. Впрочем, для иных это была освобождающая встреча (Тзара, Дали, Арто...). «Нужно носить в себе еще хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду...» (Фр. Ницше).