Интеграция и идентичность. Россия как «новый Запад» - [23]

В своем стремлении оживить советскую систему М. Горбачев сознательно проигнорировал «красные линии», завещанные предшественниками. Внутри страны был взят курс на формирование власти с помощью инструмента выборов, а во внешней политике произошел отказ от идеи классовой борьбы, место которой заняли тезисы о примате общечеловеческих ценностей и о свободе выбора. В этой связи вехами можно считать выступления М. Горбачева и Э. Шеварднадзе в МИД СССР в июле 1988 г. и речь Горбачева в ООН в декабре 1988 г. В результате в течение 1987–1988 гг. процесс разрядки между СССР и Западом перешел точку возврата к status quo ante. По наблюдениям посла США в Москве в 1987–1991 гг. Джека Мэтлока, уже с декабря 1987 г. Горбачев не рассматривал Америку как враждебную или потенциально враждебную силу⁶¹.

Сразу после распада СССР новое руководство России во главе с Б. Ельциным предприняло попытку интегрировать Российскую Федерацию в западные институты в качестве «великой демократической державы» с особым статусом. К концу 1990-х годов стало ясно, что эта задача на данном этапе практически невыполнима. Вопрос о характере отношений России и Запада, однако, не был снят после этого с повестки дня. Напротив, он остается актуальным для XXI в. так же, как для конца XX, но условия его решения существенно усложнились. Глобализация носит сложный и противоречивый характер. Ее «опорные точки» составляют своего рода мировой архипелаг, внутренне связанный многочисленными нитями контактов, но окруженный при этом локальными морями и совсем местными проливами. Воздействие глобализационных импульсов на ту или иную страну, в том числе на Россию, является сугубо избирательным, и в результате возникает конгломерат новаций и архаики, которые образуют отдельные анклавы⁶². Эта картина адекватно описывает ситуацию не только в России или в Азии, но отчасти и в зрелых западных странах – например, в США. Понятие архаики при этом, разумеется, сильно варьируется.

Институциональная интеграция представляет собой двусторонний процесс. Наряду с вопросом о том, хочет ли Россия интегрироваться, встает другой: насколько в интеграции России заинтересованы ведущие страны нынешнего Запада, прежде всего США и Европа? Теперь, когда Россия, как многие считают, «сошла с дистанции», перестала быть соперником США⁶³, нужно ли ее включать в Атлантическую систему, возглавляемую Америкой (конкретно в НАТО⁶⁴), и можно ли это сделать? Приглашение в ЕС Турции и, возможно, Украины снижает порог для эвентуального российского членства в Союзе? На каких условиях лидеры Запада готовы были бы допустить Россию в свое общество? Какие критерии были бы при этом применимы? На какие отступления от общих критериев могла бы Россия рассчитывать? Или же, развернув аргументы о «российской специфике» в противоположном направлении, можно ли ожидать, что России будут предъявлены требования повышенной жесткости?

Политика США в вопросе о целесообразности и возможности институциональной интеграции России колебалась от сдержанности Джорджа Буша-старшего до энтузиазма Билла Клинтона и прагматической практики антитеррористической коалиции Буша-младшего. В принципе, с точки зрения администрации США, Россия может стать «союзником нового типа» в противостоянии международному терроризму, распространению ОМУ и региональной нестабильности. Но и это союзничество, вопреки ожиданиям российского руководства, не закрывает вопроса о характере политического режима и экономической системы в России.

Европейский союз, провозгласивший своей целью воссоединение Европы, не определил пределов своего расширения. Выдвигая концепции «широкой Европы», «нового соседства», «общих пространств», большинство лидеров ЕС исходит из того, что Россия может стать партнером объединенной Европы, возможно, даже «стратегическим» или «привилегированным», но не ее частью.

В обозримой перспективе мир не станет сплошным Западом. Глобализация не приводит и не приведет к сплошной вестернизации. Какой-либо «экспансионистский зуд» и у НАТО, и у ЕС отсутствует. США, разумеется, также закрыты к приему в свой состав новых штатов. Клинтоновские усилия в отношении России в 1990-е годы были на два порядка слабее, чем у Трумэна в 1940-1950-е годы в отношении Германии, Западной Европы в целом и Японии. Напротив, усилия администрации Дж. Буша-младшего на направлении демократизации нацелены не на то, чтобы сделать Большой Ближний Восток частью Запада, а на то, чтобы повысить общую управляемость мировой системы, возглавляемой США.

Цель России в первой половине XXI в. не только в том, чтобы войти в клуб государств, принимающих решения глобального значения⁶⁵, или закрепиться у внутренней оболочки «первого кольца системы» (т. е. международного общества) и, пытаясь пробиться ближе к центру, сопротивляться перемещению в кольцо внешнее (мировое сообщество)⁶⁶. Национальным интересам России, в отличие от ее сегодняшней правящей элиты, соответствует качественная внутренняя трансформация политической системы, «застрявшей» где-то в 1913 г., в направлении ее дальнейшей либерализации на основе принципов конституционализма, верховенства права, защиты частной собственности. Укрепление в российском обществе принципов свободы и ответственности приведет к углублению экономических и социальных процессов и, соответственно, к повышению степени международной интегрированности России.