Инсургент - [46]

Выстрел!

Дети пищат и прячутся.

Наш трактирный комитет, состоящий из храбрых малых, решает, что наступил момент действовать. Мы пытаемся вернуть бегущих и направляемся к ратуше с намерением захватить ее.

— Она в наших руках, — говорит мне Уде; он как раз возвращается оттуда. — Ты ведь ничем не хочешь быть, не правда ли? — Ну так вернемся в свой квартал и останемся в предместьях среди никому не известных.

Я не посмел противоречить. А между тем мне очень хотелось бы пойти в ратушу, может быть даже получить там какой-нибудь боевой пост, стать чем-нибудь в восстании.

Уде заставил меня покраснеть за мои намерения, или, вернее, у меня просто не хватило смелости. С сожалением повернул я обратно.

Но Уде, который любит меня и сам пользуется моим уважением, яснее видит дело.

Уступим место другим и возвратимся к себе.

Впрочем, сначала поднимемся по лестнице Ла-Кордери.

Я застаю там семь-восемь человек и привожу их в замешательство сообщением о том, что, по словам Уде, новое правительство сформировано.

А они как раз были заняты составлением своего списка... как это было у трактирщика.

— Но наш долг — войти в состав этого правительства! — заявляет молодой адвокат в коротеньком синем пиджачке, стараясь принять эффектную позу. Он готов, если надо, умереть под знаменем восстания, но не откажется и от выгод, которые может принести его честолюбие, задорное, как и вихор его черного парика (он у него совсем такой, как у народных трибунов на гравюрах), которым он встряхивает на манер Мирабо, подергивая при этом своими тщедушными плечами.

Я только даром потерял там время. Вернулось еще несколько человек; мы расспрашивали друг друга, ссорились и ругались, словно византийцы[157], обсуждая, как надо вести себя с народом, — как будто этот народ подсматривал за нами в замочную скважину и ждал нас на лестнице, чтобы умолять стать его господами.

Кончено, я возвращаюсь к своим сарматам.

— Вы знаете, что в мэрии Ла-Виллетт остались национальные гвардейцы, не пожелавшие утром принять участие в движении?..

— Идем занимать мэрию Ла-Виллетт!

Я — в сабо. Мои почетные сапоги натерли мне ноги, и я надел эту деревянную обувь, завалявшуюся где-то в углу.

Поверх куртки я накинул поношенный, потертый плащ, ставший из синего зеленым... Но зато у меня сабля с портупеей.

Я обнажаю ее. И под дождем, падающим с серого туманного неба, шлепая по лужам, веду три десятка людей на улицу Фландр.

На нас жалко смотреть: с волос течет, штаны забрызганы грязью. На моем тесаке уже выступили ржавые пятна, а крылья у плаща намокли и поникли. Я похож на курицу, выскочившую из лохани с водой.

— Стой!

Вечное «стой» встречает меня у всех дверей с тех пор, как я появился на свет.

Но идущие за мной и промокшие насквозь люди выстроились в боевом порядке позади моего плаща, и он отряхивается, выпрямляется.

— Дорогу народу, хозяину власти!

Решетка открывается, и мы проходим.

— Теперь, когда ратуша в ваших руках!..

На дворе, битком набитом солдатами и ощетинившемся штыками, невообразимый шум.

— Шарф! Шарф!

Несколько командиров подбегают ко мне и опоясывают меня.

— Именем Революции назначаем вас мэром округа! — говорят они, затягивая на мне пояс... затягивая его слишком туго.

Они отпускают его немного; но теперь очередь за головой.

— Во имя Революции, облобызаемся!

И я получаю несколько звучных поцелуев, попахивающих луком и даже чесноком.

Теперь за работу!

— За работу? Но что я должен делать?

А речи! Разве можно обойтись без обращения к народу, без того, чтобы не сказать ему, что готов умереть за него?

— Ведь вы умрете за него, не правда ли?

— Ну, конечно.

— Так вот и скажите ему. Он любит, когда ему говорят это... Полезайте на стол... Внимание!.. Тише!.. Теперь можете начинать.

И я начинаю.

Чувствуя, что мое красноречие иссякло, я заканчиваю:

— Граждане, время разговоров прошло!

Теперь я готов приступить к тому, что делают обычно носители набрюшников.

— Что же они делают? А?

— Понятия не имею, — бормочет стоящий рядом со мной человек; его только что назначили моим помощником, и он тоже ждет, чтобы ему указали его обязанности.

— Очень просто, надо подписывать ордера, — говорит какой-то старик, по-видимому совершенно ошеломленный моим невежеством.

Подписывать ордера? Охотно, но на что?

— На извозчиков, на лампы, на масло, на бумагу, на все что угодно, черт возьми, как это всегда делается в революцию!

Вот тебе на! Я думал, что у меня будут требовать только патронов, и готов был подписаться обеими руками. Что до остального...

— А как же посылать за сведениями в ратушу? В районы? Нужны извозчики. За вашей подписью ими можно будет воспользоваться бесплатно... А за деньгами они придут завтра.

Завтра? Я совсем не знаю, что будет с нами завтра.

Однако я уже не только подписал несколько ордеров, но и «обокрал кассу». Враги, несомненно, обвинят меня в краже, если только перейдут в наступление. Я хорошо знаю эти процессы на другой день после восстания и рискую не только своей жизнью... Ей, по-видимому, не грозит опасность... Зато моя честь ставится на карту вместе с этими несколькими пятифранковыми монетами, взятыми под ответственность того, кто распоряжается в данный момент и кто зовется Жаком Вентра.