Инструментарий человечества - [204]

Жестокость часто оглядывал свою квартиру и гадал, каково здесь было, когда раскаленный добела газ с визгом, приглушенным до шепота, врывался из клапана в его камеру и шестьдесят три ей подобных. Теперь в его жилище была задняя стена из толстого бруса, а сам клапан превратился в огромную пещеру, в которой обитали дикие звери. Никому больше не требовалось так много места. Камеры были полезны, но клапан ни на что не годился. Плоскоформирующие корабли с шелестом слетали со звезд и приземлялись в Землепорту из юридических соображений, но они были бесшумными и определенно не выпускали раскаленных газов.

Жестокость посмотрел на высокие облака далеко внизу и сказал себе:

– Хороший день. Приятный воздух. Все спокойно. Надо поесть.

Жестокость часто обращался к себе подобным образом. Он был оригиналом, даже чудаком. Член верховного совета человечества, он страдал от проблем – но не личных. У него над кроватью висела картина Рембрандта – единственная известная во всем мире; а он сам, вероятно, был единственным, кто мог ее оценить. На задней стене его квартиры висели гобелены забытой империи. По утрам солнце играло ему большую оперу, приглушая, высветляя и меняя цвета, и он почти мог представить, будто прежние дни ссор, убийств и трагедий вернулись на Землю. Он хранил экземпляр Шекспира, экземпляр Коулгроува и две страницы из Книги Екклесиаста в запертом ящике рядом с кроватью. Лишь сорок два человека во Вселенной могли прочесть древний английский язык, и одним из них был Жестокость. Он пил вино, которое делали его собственные роботы в его собственных виноградниках на Закатном побережье. В общем, он был человеком, который устроил свою личную жизнь с удобством, эгоизмом и благополучием, дабы щедро тратить свои таланты на работу.

Проснувшись в то конкретное утро, он понятия не имел, что в него вот-вот влюбится прекрасная девушка; что, проработав в правительстве больше сотни лет, он вот-вот найдет на Земле другое правительство, такое же сильное и почти такое же древнее; что он добровольно вступит в тайный сговор и подвергнет себя опасности ради дела, которое будет понимать лишь отчасти. Все это было милосердно скрыто от лорда Жестокость, и единственный вопрос, возникший у него по пробуждении, заключался в том, выпить или не выпивать стаканчик белого вина за завтраком. На сто семьдесят третий день каждого года он непременно ел яйца. Они были редким лакомством, и он не хотел избаловать себя, съев слишком много, но не желал и лишить себя удовольствия и отказаться от них вовсе. Он бродил по комнате, бормоча:

– Белое вино? Белое вино?

В его жизни вот-вот появится К’мелл, но он об этом не догадывался. Она была обречена на победу, пусть сама об этом и не знала.

Когда человечество вошло в эпоху Переоткрытия человека, вернув себе правительства, деньги, газеты, национальные языки, болезни и внезапные смерти, возникла проблема недолюдей: они не были людьми, а были выведены из земных животных, которым придали человеческий облик. Они могли говорить, петь, читать, писать, работать и умирать; но их не касались человеческие законы, которые просто определяли недолюдей как «гомункулов» и давали им статус, близкий к статусу животных и роботов. Настоящих же людей из других миров всегда называли «гоминидами».

Большинство недолюдей делали свою работу и покорно мирились с положением полурабов. Некоторым удавалось прославиться – например, К’макинтош стал первым земным существом, совершившим пятидесятиметровый прыжок в длину при нормальной силе тяжести. Его дочь, К’мелл, была эскорт-девушкой и зарабатывала себе на жизнь, встречая прибывавших на Землю людей и гоминидов из иных миров и помогая им почувствовать себя как дома. Она имела право трудиться в Землепорту, но работа у нее была тяжелая и низкооплачиваемая. Люди и гоминиды так долго жили в богатом обществе, что не знали, каково это – быть бедными. Однако лорды Инструментария постановили, что недолюди – животного происхождения – должны жить в экономических условиях Древнего мира; у них должна быть своя валюта, чтобы платить за жилье, пищу, имущество и образование детей. Если они разорялись, их отправляли в Нищий дом, где безболезненно усыпляли в газовой камере.

Очевидно, человечество, решив все свои основные проблемы, не было готово позволить земным животным – каким бы модификациям их ни подвергли – полностью сравняться с людьми.

Лорд Жестокость, седьмой в роду, осуждал подобную политику. Он был человеком, который мало кого любил, ничего не боялся, мог позволить себе амбиции и приверженность работе; однако в парламенте бурлят страсти, по глубине и напряжению подобные любовным эмоциям. Две сотни лет Жестокость считал себя правым, но оставался в меньшинстве, и это породило в нем яростное желание добиться своего.

Жестокость был одним из немногих настоящих людей, веривших в права недолюдей. Он считал, что человечеству никогда не исправить древних проступков, если сами недолюди не получат некоторые инструменты власти – оружие, тайные организации, богатство и (в первую очередь) структуру, которая позволит им бросить вызов человеку. Он не боялся революции, но жаждал справедливости с одержимостью, бравшей верх над всеми прочими рассуждениями.