Инструкция на конец света - [26]

– Помириться?

Она откидывается в кресле и изучающе на меня смотрит.

– Чем это должно быть, по-твоему?

– Не знаю.

– Подумай об этом.

– Я не хочу об этом думать.

– Ничего не получится, если ты будешь так сопротивляться, –

говорит она своим лучшим успокаивающим голосом врача.

– Я не хочу проходить терапию.

– Прости, – извиняется Хелен. – Я должна была тебя спросить.

– Может быть. Но я знал, что отказался бы, если бы ты спросила.

Она улыбается.

– Ты такой же сообразительный, насколько красивый.

Мы сидим в тишине несколько долгих секунд.

– Я не верю ей, – наконец говорю я, слова безудержно вырываются

из меня на этот раз.

– Чему именно?

– Тому, что она трезва. Всё ещё трезва.

Она кивает.

– Она должна снова заслужить твоё доверие.

«Сомневаюсь, что это возможно», – хочу сказать я, но молчу.

Вместо этого я просто смотрю на свои ноги, покрытые коричневой

пылью, в резиновых шлёпанцах. У меня мамины пальцы, квадратные,

каждый чуть короче предыдущего. Это одна из тех вещей, в которых мы

похожи.

Я никогда не пил ничего крепче пива, никогда не прикасался к

тяжёлым наркотикам, временами я курил травку, но мне никогда это не

нравилось, и я завязал с этим несколько лет назад, пытаясь не стать

похожим на маму.

– Я позвала себя сюда не для того, чтобы задавать неудобные

вопросы, уверяю.

– Тогда зачем?

– Я просто хотела поговорить, по-дружески.

Когда она говорит это, она наклоняется вперёд, протягивает руку,

кладёт её на моё предплечье и слегка сжимает, глазами показывая, что не

шутит.

– Тогда, как друг, ты поймёшь, почему я не собираюсь

присоединяться к фанатам Анники.

Она поджимает губы и выглядит так, будто собирается что-то

сказать, но не произносит ни слова.

– Не волнуйся за меня, – говорю я.

– Могу я дать тебе совет?

– Конечно.

– Теперь, когда твоя мама вернулась, дай ей подняться или упасть

без твоей помощи, хорошо? Просто будь готов принять изменения, но

знай, что тебе не надо контролировать результат.

Тут она меня поймала. Я смотрю в её бледно-голубые глаза и знаю,

что она видит мой страх – страх снова войти в жизнь мамы и застрять в

этой яме с зыбучими песками.

– Ладно, – говорю я и встаю, собираясь уходить.

Мы обнимаемся, прощаемся, и я иду обратно по коридору во двор,

где всё освещено ярким солнечным светом.

« Дай ей подняться или упасть самой», – думаю я.

Я могу.

Я могу сопротивляться тому, чтобы попробовать спасти её от

самой себя.

По крайней мере, я надеюсь, что могу.

* * *

Эта девушка, возникшая в моей жизни внезапно, как сорняк, как

загадочный незнакомый цветок – к счастью, отвлекает меня от мамы.

Хотя я не хочу иметь ничего общего с этим миром, я также не могу

сопротивляться её притяжению. У меня есть что-то вроде плана, в

котором нет девушки Николь, которая охотится на животных в лесу, тем

не менее, кажется, она чувствует себя в моей душе как дома.

И она заставляет меня задуматься о будущем. Завершение этапа

«одиночества в домике на дереве по Торо», потом университет, потом

что? Будет ли потом бегство? Будет ли у меня какой-то план? Остался

всего год, и я чувствую силу, растущую в моём теле, желание

заблудиться в мире, как можно дальше отсюда, сбежать от всего, что

составляло мою жизнь раньше: от мамы, деревни, папы, друзей.

Уверен, в мире миллион вещей, которым я не могу научиться

здесь, в крошечном мире деревни.

В этом я отличаюсь от своего идола Торо. Но всё же, его лесной

дом не висел на краю пропасти, которая угрожает поглотить всю его

жизнь.

Может быть, тяга к Николь возникла из-за её потусторонности, её

непохожести на всё, что я когда-либо знал. Она с другой планеты, и

поэтому, наверно, я приношу дары к её дому.

Символы мира и доброй воли от моей планеты для её родины.

Если я не протяну руку и не заговорю первым, она может

уничтожить меня своей необычной красотой.

Я еду на велосипеде по грунтовой тропинке, взбираюсь на холм к

старому фермерскому дому. Снаружи никого не видно. Ни машины, ни

грузовика, которые приехали в первый день, всё ещё нигде нет, на

мгновение я думаю, что мне надо было приехать позже. Но пока что, в

девять утра, не так жарко. Позже дорога будет невыносимой. Так что, я

прислоняю велосипед к стене сарая и иду по тропинке к дому.

То, что когда-то было мощёной дорогой, превратилось теперь в

смесь сорняков и обломков красных кирпичей. Неподалёку, у подножья

холма, я вижу индюка в окружении трёх индюшек, они идут к поляне, и

я спрашиваю себя, станет ли один из них ужином у этой семьи.

Сначала я хочу броситься к ним и спугнуть, чтобы они убегали и

спасались, но потом подумал, кто я такой, чтобы судить? Я знаю, что

девушка, которая сама охотится за своим ужином, гораздо великодушнее

той, которая идёт в магазин за индейкой, выращенной на фабрике.

Мне надо постоянно напоминать себе это из-за отвращения,

вызванного видом оружия.

Я беру две тряпичные сумки с руля. В одной – букет цветов, только

что собранных мной в саду Садханы, в другой – буханка розмаринового