Инстинкт Бабы-Яги - [17]

Когда Марина выскочила за ним, жениха и след простыл. Больше она никогда не встречалась с тем, кто без пяти минут был ее мужем.

— Кто же прислал фото? — спросил я.

Марина пожала плечами:

— Понятия не имею.

— Может, это сделала Алена?

Райкова махнула рукой:

— Это невозможно. Алена порядочный человек, да, она съехала с катушек, поняв, что Костя ушел ко мне. Устроила истерику, скандал, даже драку, потом трезвонила, говорила гадости вроде: «Ты, Маришка, дрянь, желаю тебе от души несчастливой жизни». Но проделывала все открыто, в лицо… Не в Аленином характере пакостить исподтишка. Она может взорваться, наорать, обидеть, правда, подобное с ней происходит редко, но присылать анонимки… Нет!

Я только вздохнул. Иногда женщины оказываются способны на неожиданные поступки.

— И потом, — продолжила Марина, — мы же с ней поссорились и не общались, а газета-то была вчерашняя. До сих пор понять не могу, как такое возможно и кто сделал снимок? Я не отрицаю связь с тем парнем, но она давно прервалась. В общем, Костя ушел, с подругой мы рассорились, и все.

— Что же вы ей ключи не отдали?

Марина развела руками:

— Встречаться не хотелось, а просто выбросить в помойку совесть не позволяла. Вот повесила их у входа, да иногда путаю, вместо своих хватаю. Кто же это Алену убить хотел?

— Я думал, вы.

— Вы с ума сошли! — подскочила Марина. — Зачем бы мне это?

— Похоже, незачем, — пробормотал я, — но вот сама Алена утверждала, что вы покушались на ее жизнь.

— Бред! — решительно ответила Марина.

— А вот кое-кто говорит, будто вы застали Шергину с Костей в одной постели и решили отомстить, — не успокаивался я, — вроде она подождала, пока вы распишетесь, а потом уложила вашего мужа в свою постель. Вы пришли к ней, открыли дверь теми самыми ключами…

— Идиотство, — вконец обозлилась Марина, — во-первых, мы не успели с Костей пожениться, инцидент с фотографией произошел до свадьбы. Во-вторых, я никогда не заставала их вместе, ну кто придумал подобную глупость?

Я хотел было сказать, что информация исходила от самой Алены, но прикусил язык и пробормотал:

— Да так, просто слышал.

— Выкиньте эту чушь из головы, — резко ответила Марина, — люди невесть что наболтать могут. Да, мы поругались с Аленой, но виноват был лишь Костя, ни Аленкиной, ни моей вины тут нет. Парень такой попался, сначала ей голову дурил, потом меня из-за глупости бросил, даже разобраться не захотел. Кстати, если хотите знать, я на Рождество позвонила Алене и сказала: «Ты, конечно, сейчас швырнешь трубку, но я хочу пожелать тебе счастья и удачи».

— А она?

— Выслушала спокойно и ответила: «Ладно, и тебя с праздником, потом поговорим, извини, опаздываю на работу». Так что наши отношения могли наладиться, я очень рассчитывала на первое марта. Глупо ведь из-за мужика терять хорошую подругу.

— Ну, очевидно, Алена была иного мнения, раз сказала, что торопится на работу! Это в Рождество-то!

— Так она же в турфирме пашет, у них, когда на календаре красное число, просто аврал.

— А что должно было произойти первого марта?

— День рождения у Алены, — пояснила Марина, — я уж и подарок приготовила. Думала, приду, протяну коробку с букетом и попрошу: «Давай все забудем!» И опять бы сдружились! Но нет, не получилось, бедная моя подружка! Какая страшная смерть — зимой, в реке, подо льдом.

И Марина горько заплакала. Я молча повернул направо и чуть не вылетел на тротуар. Московские дороги в феврале напоминают каток, представляю, какова была обстановка на шоссе, когда Илья не сумел справиться с управлением.

— Так и не помирились, — всхлипнула Марина. — Ну почему я не позвонила ей раньше, чего ждала? Теперь ничего уже не исправить.

Я осторожно отпустил сцепление. Самое ужасное — это муки совести возле гроба. После смерти отца я пару лет ощущал давящую безнадежность оттого, что никогда не смогу уже попросить у него прощения за все нанесенные мной обиды. Память подло подсовывала неприятные воспоминания. Вот отец предлагает поехать вместе с ним в Карловы Вары, но я, студент второго курса, прихожу в ужас от перспективы прогулок вокруг источника в толпе пожилых людей и мигом записываюсь в строительный отряд, которому предстояло возводить коровник в колхозе. Сейчас бы я, естественно, отправился на воды, но в те годы очень хотел провести лето в своей стае, и папа отбыл один. А еще он один раз по случайности заглянул в ГУМ, продавщицы мигом узнали любимого народом писателя и, затащив в подсобку, предложили купить ботинки. Для тех, кто забыл, напоминаю: в советское время обувь считалась самым дефицитным товаром. И отец приобрел обувь, только не себе, а мне. Как сейчас помню их внешний вид: высокие, до щиколоток ботинки на толстой подметке. Завязывались они шнурками.

— Отличная вещь, — радовался отец, — померяй, Ваня, качественная кожа, сносу не будет.

Весь институт, вернее, его мужская часть, ходила той весной в узконосых полуботинках, практически без подметки. Шнурки считались анахронизмом. Ступню просто всовывали внутрь, оттянув «язык». Приобретенные ничего не понимающим в моде отцом «скороходы» выглядели не то что вчерашним, а позавчерашним днем. Я, правда, один раз влез в них, но ехидные приятели мигом начали изощряться в остроумии по поводу ботинок. В основном прозвища были непечатными, но особенно обидела меня отчего-то фраза, брошенная Ритой Маликовой, спесивой девицей-поэтессой: