Инстербург, до востребования - [24]

— Я бы предпочла жить с тобой, — сказала она, слыша, как стучит её сердце, это как удары тяжёлого молотка в соседней квартире, приглушённые бетонными стенами. — Но…

— Забудь, — спокойно ответила Ася. — Я сейчас не хочу иметь с кем-то совместный быт, я этим сыта по горло.

— Ты неправильно поняла, я не хочу садиться тебе на шею и жить на твои деньги.

— Я правильно поняла. Мне давно уже не надо с кем-то жить под одной крышей, даже с парнем, с которым я сейчас встречаюсь.

— Это я была неправа, — сказала Жанна. — Извини.

— Не стоит извинений, всё было замечательно. — Ася хотела поцеловать её — просто так, на прощание, обычная вежливость. Жанна инстинктивно отступила: для неё такой поцелуй сейчас был не то что как пощёчина, а как запрещённый удар. Она бы расплакалась, если бы позволила этой еврейке снова обнять её. Ася пожала плечами:

— Ну, как знаешь.

— Тебе вообще всё равно? — осторожно спросила Жанна, понимая, что уже должна быть на лестнице.

— Нет, почему? Я же сказала, всё было…

— Ясно.

Она медленно закрыла за собой дверь. Надо было закрыть её быстро, надо было говорить с другой интонацией. Но несколько лет собачьей жизни её вымотали. У неё не было сил остановить разрушение чувства собственного достоинства. Она села в автобус, и в полусне ей долго мерещился кошмар, обыденный, невыносимо привычный: во время заочной сессии, на субботнике в общежитии, ей нужно отчищать плиты, сплошь облепленные обгоревшими насекомыми, драить полы, которым всё равно уже ничего не поможет — здание надо сносить и отстраивать заново. Обе уборщицы в запое, долгом, как страдания больного СПИДом. Жанна не успела свалить на весь субботний день до того, как проснулась староста крыла и начал ко всем стучаться, — большинство студентов так делают. Осточертело. Объявляют остановку. Она открывает глаза. Она давно уже не студентка — наверно, нужно этому порадоваться. Ей больше ничего не надо делать. Ей больше ничего не надо. Кроме той, которая только что выставила её за дверь.

* * *

На этом история не закончилась. В пятницу тринадцатого Ася правила макулатуру очередного бездаря, одновременно размышляя о том, как бы повежливее послать своего придурка.

Она никогда не жила с придурками на их территории: на своей их проще сначала поставить на место, а потом выгнать. Но некоторые все равно рано или поздно проявляли свои лучшие качества, переставали убирать за собой и намекали на ЗАГС, читай: я тут буду жить, не платя за квартиру, а ты — убирать за мной. К печати ЗАГСа как гарантии долгой бесплатной работы на офигевшего придурка Ася относилась скептически. Тот, последний, за последние пару недель совсем распоясался: везде курил, привел однажды брата, пытался доказать Асе, что ей необходимо срочно научиться печь пироги с какой-то дрянью, которые пекла то ли мать придурка в городе Грёбаный Ключ, то ли бабушка в селе Красный Пень, то ли известная поп-певица в телепередаче рок-певца Макаревича «Смак».

— Напиши объявление в газету: «Познакомлюсь с выпускницей кулинарного техникума», — холодно посоветовала Ася. — Можешь даже в мою газету, я разрешаю.

Почуяв недоброе, молодой человек отстал от неё с кулинарными советами, но вскоре снова пристал — с предложением перестать писать в принципе и поискать другую, более стандартную работу, типа то ли секретарши, то ли мерчендайзера, то ли эквалайзера. Прямо на клавиатуру придурок положил развлекательный журнал «Работа и зарплата». Его можно было читать и смеяться.

«Координатор отдела в крупную торговую компанию (алкоголь). Жен. 25–35 лет, в/о, желателен опыт работы (с алкоголем). Знание 1С приветствуется. E-mail: alco@alco. ru».

Это было последней каплей. Ася решила, что двадцать два сантиметра — не самая большая плата за такое издевательство.

— Я подумаю, — сухо ответила она.

Почуяв недоброе, придурок ушёл на кухню. Там у него был магнитофон с Гребенщиковым, блеяние которого благополучно заглушило звонок в дверь. Хорошо бы придурок услышал звонок и сам открыл Жанне, тогда бы история могла завершиться несколько иначе; но, видимо, иначе она завершиться не могла.

— Добрый вечер, — сказала Ася, подразумевая: «Только тебя тут сегодня не хватало». Она подумала, что не стоит сразу сбрасывать овцу с лестницы: вдруг она принесла вести от дорогого папочки, вдруг с ним случилось что-нибудь сакраментальное — к примеру, вдруг он умер.

— Можно пройти? — осторожно спросила Жанна. Выглядела она скованной и напряжённой, потому что пыталась скрыть, насколько она пьяна. И когда же ты, овца, надраться успела, ты же до пяти на работе, мрачно подумала Ася. Хотя сумасшедшим, особенно хрупким девушкам в весовой категории до пятидесяти, иногда хватает и пары бокалов пива для того, чтобы окончательно уйти мечтою в мир иной.

Жанна села на краешек кресла, осматриваясь вокруг, словно не узнавала обстановку. Ася вернулась к компьютеру — расставлять кошерные запятые в рассказе какого-то гения о том, как он курил кальян на балконе, пока не встретил гея. Текст обличал весьма поверхностное знание автором предмета изображения. Периодически он упоминал уайльдовскую «Балладу Редингской тюрьмы», которую называл «Редингтонской». Вот такое я бы никогда не стала писать, подумала Ася, когда её молчаливое возмущение невежеством автора улеглось. Это красиво и трагично: красиво потому, что написал Уайльд, трагично само по себе, но за всем этим стоит примитивная тоска мужчин по тем временам, когда своих женщин можно было безнаказанно убивать — за измену, за подозрение в измене, за разбитую чашку. И не менее примитивное подсознательное сожаление Уайльда о том, что у него не хватит сил душевных прикончить обнаглевшего Дугласа.