Инсталляция - [26]

Теперь он был весел и стучал палкой по заборам. Бросался к бродячим собакам, трепал их за уши и приговаривал:

— Хороший пёс, хороший.

Я напевала песенку и посматривала на чужие двухэтажные дома, в которых всё ещё было нормально.

— Мы не будем пока далеко уходить, хорошо? — спросила я.

Ромек только повторил:

— Не будем далеко уходить, — и тут же сел на разогретый солнцем бордюр.

Я села рядом и, прищурившись, посмотрела на небо. Мимо прожужжала какая-то насекомина. Ромек слюнявил подорожник и приклеивал его на колено.

— Тебе приклеить? — спросил он.

— Зачем?

— Полезно, — пожал плечами Ромек. — Очень полезно.

Я улыбнулась и толкнула его плечом:

— Балда. Полезно — это если рана. А так?

Ромек задумался, подёргал себя за губу:

— А так можно падать, и потом раны не будет. Это заранее. Полезно.

Я вздохнула:

— Тогда лепи.

Потом мы съели по яблоку и двинулись вдаль от коттеджных домов к высоким зданиям. Рядом был пустырь. Мы попинали с Ромеком найденный лопнувший мяч, а к вечеру развели из сухих веток костёр и испекли картошку. Когда солнце начало садиться, мы зашли в пустое здание с выбитыми стёклами и забрались на крышу. Оттуда было хорошо видно, как идут к нам дети в возрасте от трёх до шестнадцати лет. Пинают найденный нами продырявленный мяч, находят в костре оставшуюся картошку, забираются на крышу. С нашей мамой всегда так. Это, наверное, какой-то сбой системы — сообщения ей приходят на несколько часов раньше, чем всем остальным.

Нам с Ромеком то ли повезло, то ли нет. Мы всегда впереди событий, всегда знаем, что будет. Но и всегда же — нам первым достаётся. Я подумала — ведь это как сегодня Ромек со своим подорожником, приклеенным загодя. По мне, так лучше уж совcем не падать.

Дети нашего города уже поднимались на крышу — плоскую, с высокими бортами. Она была прогрета за день, а вдали были красное солнце и облака. Чуть позже стемнеет, и тогда мы будем светить вверх, в небо, фонариками. Слетится мошкара, ну и что ж. Зато красиво. И, если можно как-то выразить протест, мы выразим его так.

Но, пока не стемнело, все шумели, толкались, болтали. Ромек собирал и разбирал конструктор. По-моему, из Ромека вырастет толковый человек, если я постараюсь. Ещё я ему читаю книжки и учу буквам. Пока что многие умеют читать. Но что будет дальше? Школу отменили. «Детям не стоит ходить в школу». Конечно, конечно. Тогда многие радовались.

Рядом с нами пристроился какой-то незнакомый мне мальчишка. Может, чуть постарше меня. Наверное, он переехал к нам недавно. Хотя какая разница — везде одно и то же.

Мальчишка подошёл к Ромеку:

— Хочешь, покажу, как можно сделать?

Но Ромек только сердито отвернулся, закрывая от мальчишки конструктор:

— Не надо, я сам.

— Хорошо ведь получится.

— Уйди…

Мы переглянулись с новеньким, я улыбнулась ему, и он сел рядом.

— Томаш, — сказал он.

— Эда.

Я крепко пожала ему руку, и мы засмеялись. У Томаша была хорошая улыбка. Честная.

— Ты быстро нашёл свободную зону, — похвалила я Томаша..

— Да чего там искать, — отмахнулся Томаш. — Смотришь, куда все идут, и сам — туда же. В вашем городе одна зона?

— А бывает больше? — удивилась я.

Томаш кивнул:

— Говорят, бывает. Две-три, не больше. Я только не понял. Такое большое здание… Почему вы влезаете на крышу?

Я поёжилась:

— Сырой дом. Нехороший.

Мы посмотрели вниз, на улицу. Дежурные вели малявок — тех, у кого нет старших братьев и сестёр. Которых родители выгнали из дома — а те совсем не знали, куда идти. Малявки не ревели и не капризничали. Спать они будут в палатках, на пустыре — на крышу им нельзя. Мало ли.

Я посмотрела на Томаша. Почему-то мне показалось, что ему можно говорить всё, прямо как себе. И сказала:

— На крыше хорошо. Очень далеко видно. Дальше, чем на самом деле. Как будто что-то есть впереди. А спустишься вниз — всё пропадает.

По моим ногам прополз Ромек, добрался до Томаша и, пыхтя, поставил на томашеву голову деталь от конструктора.

— Не дёргайся теперь, — приказал Ромек. — А то развалишь.

Вот счастья-то. Теперь у Томаша на его белобрысой голове вырастет какая-то башня.

— Ромек! — прикрикнула я.

— Пусть строит, — сказал Томаш. — Не жалко.

Ромек обрадовался и снова пополз по моим ногам к деталькам.

— А насчёт того, что дальше ничего нет, — осторожно, чтобы не развалить конструктор, сказал Томаш. — Ты не права. Нужно действовать.

— Как? — хмыкнула я.

— Как-нибудь, — пожал плечами Томаш. — Подумаешь, браслеты. Ещё год назад их не было. Могут же они исчезнуть, как и появились.

Да, браслеты тогда появились на взрослых в один день, невесть откуда. Наверное, их можно было снять — щипцами там или как-то ещё. Только кто позволит?

Год, подумала я. Ровно год, как не стало моих родителей. В нормальном, человеческом понимании этого слова. Мама у меня не то, чтобы супер — но она была интересной. Да и когда просто-напросто есть мама — это уже хорошо. Мы могли с ней поговорить, могли гулять по улицам, играть с Ромеком. Я вздохнула.

Целый год мы живём в системе централизованного воспитания. Кто-то, скорее всего, не у нас на земле, посчитал, что родители плохо справляются с воспитанием детей. И будто всех надо воспитывать одинаковыми методами в равных условиях. Откуда-то шли сигналы на браслеты наших родителей. Страшно глупые, нелепые приказания. Одно предложение — задание на установленное количество дней. «Дети не должны жить дома», два дня. И, как всегда — мамы действуют, а папам всё равно. Так уж устроена система. Через два дня мы первые с Ромеком пойдём домой, чтобы проверить — стоит ли туда возвращаться. То есть сначала пойду я. А если всё нормально, пойдёт Ромек. И только потом я сделаю по всем рассылку, чего им ждать. Мы вообще были на привилегированном положении, и всё потому, что наша мама такая продвинутая, со «сбитым» браслетом, работающим раньше времени.