Инопланетянин - [34]

Невилл насмешливо взглянул на юрисконсульта:

— Вывести из дела? То есть, как и предшественнику журналиста, проломить череп и на пару недель уложить в больницу?

— Тот агент вел двойную игру и поплатился за это, — сухо, даже чопорно проговорил Аттенборо. — В отношении Рене Хойла нет порочащих безусловно фактов, есть лишь подозрения. Мы можем вывести его из дела деликатно и гуманно.

— А если он продолжит свою игру уже без нас?

Юрисконсульт улыбнулся:

— Никогда не поздно перейти к более решительным мерам. Если вы полагаете, что целесообразно подстраховаться…

Невилл перебил его нетерпеливым взмахом руки:

— Это ваша прерогатива, Дейв, и вы неплохо получаете за свою работу. Так что предполагайте и решайте сами и не пытайтесь окунуть меня в эту грязь. И не дуйтесь, это вам не идет.

Невилл перевел взгляд на огонь, заколыхался, как тесто, устраиваясь поуютнее, и сцепил на животе неожиданно длинные для пухлых ладоней ловкие пальцы.

— Стало быть, — проговорил он, — ваши подозрения о том, что этот журналист — русский шпион, еще не развеяны окончательно?

— Не так, Эдвард, не так. В том, что он не русский шпион, я убедился наверняка. Но где гарантия, что он не агент вездесущего ЦРУ или что его не завербовали во Франции?

— А где гарантия, Дейв, что ваш дедушка не был красавцем-слугой?

Аттенборо вздохнул, но не обиделся: это была одна из постоянных шуток-присловий преуспевающего бизнесмена.

— Иногда вы бываете банальны, Эдвард, даже в шутках. — Он постукал кончиками пальцев одной руки о другую и продолжал неторопливо, точно раздумывая вслух: — Для моих подозрений есть основания. Рене Хойл ведет себя не как новичок, не как дилетант, а как профессионал. За его спиной чувствуется чья-то опытная, искусная рука. Чья?

— Ну-ну, — поощрил Невилл, — чувствую, в запасе у вас есть еще какая-то идейка.

— Недавно мне пришло в голову, — продолжал юрисконсульт, точно не слышал этой реплики, — что за спиной Рене Хойла может стоять не государство, не организация, а просто некий опытный человек. Я еще раз полистал досье журналиста и обратил внимание на тот факт, что получить право на жительство в Англии ему помог некий инспектор Скотленд-Ярда Майкл Смит, связанный с расследованием некоторых деликатных дел атомного бизнеса. Майкл Смит характеризуется администрацией самым положительным образом. Его непосредственные шефы, например, совершенно исключают возможность того, что он мог по собственной инициативе ввязаться в какую бы то ни было операцию. И тем более не проинформировать их об этом! Они считают, что Майкл Смит — своего рода эталон добропорядочного, преданного своему делу служащего. Но!

Аттенборо сделал эффектную паузу и покосился на бизнесмена, тот слушал с интересом.

— У кого только нет слабостей, — продолжал юрисконсульт тоном философа-созерцателя. — Более того, в некоторых ситуациях слабостями оказываются даже неоспоримые достоинства. Майкл Смит неподкупен, честен, всегда ли это хорошо для полицейского? Мне удалось выяснить, что молодая жена Смита, его сестра, мать и отец погибли в развалинах Ковентри во время поспешной необдуманной бомбардировки, предпринятой гитлеровской авиацией. Смит ненавидит войны! Я подозреваю, что именно эта ненависть делает его столь образцовым служакой.

— Не продолжайте, — с оттенком нетерпения остановил его Невилл, — мне понятен ход ваших мыслей. Что конкретно вы предприняли?

— Я сделал все возможное, что допустимо по отношению к такому человеку, как Майкл Смит, — уклончиво ответил Аттенборо, не желавший, очевидно, объяснять детали. — И жду результата.

— Понятно. — Невилл помолчал, поколыхался в кресле и скучным голосом спросил: — Сколько мы вложили в дело Грейвса, Дейв? Что-то около семи тысяч фунтов?

— Несколько больше, — ответил юрисконсульт, — но не намного.

— Из них на этого журналиста пошло меньше четверти этой суммы, — все так же скучно продолжал бизнесмен. — А он единственный из всех, у кого оказалась настоящая деловая хватка и кто добился ощутимых результатов, и в короткий срок. Все, что было раньше, — простые домыслы, обещания и бредовые идеи, выдаваемые за мысли Грейвса.

Невилл помолчал и продолжил уже суше и энергичнее:

— А я верю в Грейвса. Его считали чуть ли не безумцем. Обыватель, будь он поэтом, клерком, пэром, судьей или профессором, склонен считать сумасшедшим всякого, кто не похож ни на него, ни на его близких знакомых. Посмеивались и считали безумцами и Ньютона, и Байрона. Я верю в Грейвса! И потом, — Невилл обращался более к камину, чем к юристу, в голосе его появились умиротворенные нотки, — в старости все мы становимся несколько сентиментальны. Когда идти осталось не так уж далеко и неизвестно, что там, за горизонтом бытия, христианская любовь к ближнему не всегда кажется смешной и пресной. Сколько моих коллег в эти годы начинали строить больницы и жертвовать музеям личные коллекции! А я хочу спасти для человечества открытие Грейвса.

Он медленно, точно в рапидной съемке, повернул крупную крепкую голову к юристу. Шеи у Невилла не было, и в этом движении головы, утопленной между плеч, было нечто механическое, пугающее, словно она начала отвинчиваться и готова брякнуться на пол, как спелый арбуз.