Инопланетянин - [27]

Это был пароль. По мнению Рене, он был слишком прост, но, когда он рискнул вслух высказать свое мнение, Смит рассердился и сказал, что это лишь в детективных романах агенты имеют возможность обмениваться условными репликами в духе шекспировских комедий. На деле все гораздо проще и надежнее: и времени бывает в обрез, и никому не интересно расхлебывать двусмысленную ситуацию, которая может сложиться из-за того, что кто-то в спешке или из-за волнения перепутал слово или фразу. Это был пароль, но на всякий случай Рене решил подстраховаться.

— Майкла? Какого Майкла?

— Ваша осторожность похвальна, мсье Хойл, но у меня была возможность познакомиться с вашей фотографией. И я сразу узнал вас.

— Что же вы тянули столько времени?

— В таких делах нельзя спешить, надо было убедиться, что вы — это вы. Попробуйте камамбер, мсье, он действительно превосходен, а наш разговор будет выглядеть более естественно. К тому же по ту сторону улицы стояла машина, и я имел все основания полагать, что оттуда ведется подслушивание нашего разговора. Современная аппаратура позволяет делать это просто и незаметно.

Рене покосился в сторону улицы. Кажется, там действительно стоял лимузин бежевого цвета, но теперь его не было.

— Где же машина теперь?

Гарсон улыбнулся, его симпатичная улыбка, не потеряв грустинки, приобрела и некоторое лукавство.

— До выхода на пенсию я служил в полиции, мсье, и сохранил множество старых и полезных связей.

— О, теперь мне многое становится ясным!

Рене отпил пива, отведал сыра и похвалил его.

— Я не случайно рекомендовал его, мсье. — Гарсон поклонился и спросил: — Вам известно, что за вами установлена слежка?

Рене удивленно взглянул на него:

— Нет!

— Не надо лишних эмоций, мсье Хойл. За вами следят, это мне известно совершенно точно. И можете гордиться — у вас сразу два хвоста.

— Но я ничего не замечал.

— Вы неопытны. Один из ваших провожатых неприметен, а другой весьма характерен — плотный, рыжий, голубоглазый, говорит с английским акцентом.

Плотный, рыжий и голубоглазый! Скорее всего это был тот самый тип, который, как клещ, вцепился в Рене, когда он занимался Серлином. Но тогда журналист легко обнаружил его слежку, а теперь этот соглядатай ухитрился оставаться незамеченным. Тут было над чем подумать, но гарсон не оставил ему такой возможности.

— Мне удалось установить банк, который финансировал интересующее вас лицо. Это было нелегко и обошлось недешево.

— Десять тысяч франков?

Гарсон мягко улыбнулся:

— В эту сумму включен и мой гонорар, мсье Хойл. Десять тысяч и ни сантимом меньше.

— Десять тысяч!

— Именно так. Десять тысяч и ни сантима меньше. Обдумайте мое предложение, а я принесу ваш салат. Извините, мсье.

Собственно, обдумывать было нечего, Рене знал, какое значение придавал Смит установлению банка, а мнение дяди Майкла было для него безусловно авторитетным. Рене заплатил бы и втрое больше, но вся беда в том, что без санкции Аттенборо он не мог выплатить такую сумму. Все это журналист и выложил гарсону, когда тот принес картофельный салат.

— Понимаю, мсье, — спокойно согласился тот, — вы можете проконсультироваться. Я подожду. Но не советовал бы затягивать это дело: судя по всему, чем быстрее вы уберетесь из Парижа, тем лучше.

— Это займет у меня не более двух часов. Мне прийти сюда?

— Не стоит афишировать наше знакомство, мсье. Скорее всего после инцидента с машиной кафе оставят под наблюдением. При расчете я дам вам номер своего телефона и буду ждать звонка от семнадцати до восемнадцати. Вечером я свободен от работы.

Прямо из кафе Хойл отправился на переговорный пункт, памятуя наставление дяди Майкла о том, что без крайней нужды телефоном в гостинице для серьезных разговоров пользоваться не следует. Аттенборо без раздумий дал ему санкцию на выплату требуемой суммы и даже слегка пожурил за некоторую нерешительность и затяжку операции. Из этого Рене заключил, что установить банк действительно важно. Рене вышел из переговорного пункта в самом радужном настроении. Аттенборо подбодрил его, но самое главное дал понять, что доверие к нему повысилось. Рене и думать забыл о том, что за ним установлена слежка и что ему следует побыстрее покинуть Париж. Забыл и, как выяснилось, напрасно. Когда он свернул в боковую не очень людную улицу и сделал по ней десятка три шагов, возле него у самой бровки тротуара круто затормозил бежевый лимузин. Из машины выскочил высокий, ладно скроенный молодой человек, видимо ровесник Хойла, и раскрыл объятья:

— Рене! Ты ли это? Сколько лет, сколько зим! — В то же мгновение в бок журналиста ткнулся короткий ствол крупнокалиберного пистолета. — Садитесь в машину. Без шума! Мы не причиним вам вреда, только побеседуем.

Рене и не думал артачиться. Дядя Майкл страшно рассердился, когда Рене спросил его, каким способом следует обезоружить человека, направившего на тебя пистолет. Если на тебя направлен пистолет, сердито сказал он, веди себя тихо, как кролик, и покорно, как старый мерин. Без серьезных на то причин пистолеты под нос не суют. Человек, который держит палец на спусковом крючке, идет на крайность. Если это даже профессиональный убийца, нервы его напряжены, палец может дрогнуть от твоего резкого движения, истеричного крика, посторонней суматохи. И потом, вещал старый детектив, если тебя держат под дулом пистолета и ведут разговоры, то это значит; что в принципе убивать не собираются. Потому что преднамеренные убийства в наше время совершаются с максимальной простотой и рационализмом, без разговоров и сентенций: стреляют с проезжающей машины, из окна, с крыши или чердака. Впрочем, стрелять вовсе не обязательно, есть масса других эффективных способов устранения неугодных. В общем, если на тебя направлен пистолет, будь тих и послушен, как пай-мальчик, за исключением особых случаев, разумеется. Конечно же, Рене не преминул поинтересоваться, что это за особые случаи и как определить, что именно такой случай имеет место. Сначала Майкл Смит сердито буркнул, что он искренне надеется на то, что у Рене такого случая не будет. Потом подумал и добавил, что Рене легко поймет, когда наступит эта особая ситуация, а если не поймет, так ему вряд ли представится возможность подумать еще раз, разве что на больничной койке.