Инония и Китеж - [2]

... Со всей живо­стью поэтического представления и со всей энергией борца за идею Толстой славил свой идеал истинно русской, евро­пейской и христианской монархии и громил ненавистный ему кошмар азиатского деспотизма... Начало истинного на­ционального строя он находил в киевской эпохе нашей ис­тории...

Он мерил благо отечества высшей мерой. И он не оши­бался: нам нужно развитие тех христианских истинно-национальных начал, что было обещано светлыми явлениями Киевской Руси...»

Гр. А. К. Толстой есть один из самых замечательных русских людей и писателей, еще и доселе недостаточно оцененный, недостаточно понятый и уже забываемый. А ведь меж тем ценить, понимать и помнить подобных ему надо в наши дни особенно. Ведь существование нации определяется все-таки не материальным (так что восхищаться, например, тем, что Россия «будет мужицкой», по меньшей мере стран­но). Россия и русское слово (как проявление ее души, ее нравственного строя) есть нечто нераздельное. И не знаме­нательно ли, что нынешнему падению России, социальному, политическому и всякому прочему, не только сопутствует, но задолго предшествовал упадок ее литературы, когда всякое непотребство стало называться дерзанием, а глупость и ис­теричность — священным безумием, когда всяческий рас­пад, то есть нечто совершенно противоположное искусст­ву,— сцеплению, устроению,— и всяческие «искания» (то есть  как   раз   то,   что  не   есть  искусство   и  что   художник должен скрывать в своей мастерской) были столь бесстыдно прославлены самими же представителями всего этого, не менее бесстыдно, чем славит себя теперь большевизм, являя таким образом одну из самых характерных черт дикарства, необыкновенно хвастливого, как известно?

Теперь «новое» искусство сменилось новейшим. Вот «поэты-пролетарии»:

Сорвали мы корону

Со старого Кремля...

Лучами мажем нервы

И мускулы машин...

За заборами низкорослыми

Гребем мы огненными веслами...

Вот  «футуристы»:

Белогвардейца - к стенке.

А Рафаэля забыли?

А почему не атакован Пушкин?

Вот какие-то  «супрематисты»:

Взяли мы в шапке

Нахально сели,

Ногу на ногу задрав...

Исуса - на Крест, а Варраву

Под руки по Тверскому!

Вот «имажинист», сам себя рекомендующий:

Я бумажка в клозете..

И вот, наконец, опять «крестьянин» Есенин, чадо будто бы самой подлинной Руси, вирши которого, по уверению неко­торых критиков, совсем будто бы «хлыстовские» и вместе с тем «скифские» (вероятно потому, что в них опять действуют ноги, ничуть, впрочем, не свидетельствующие о новой эре, а только напоминающие очень старую пословицу о свинье, по саженной за стол):

Кометой вытяну язык,

До Египта раскорячу ноги..

Богу выщиплю бороду,

Молюсь ему матерщиною...

Проклинаю дыхание Китежа,

Обещаю вам Инонию...

И когда говорят: стоит ли обращать внимание на эту «рожу», на это «миссианство», столь небогатое в своей изо­бретательности, знакомое России и прежде по базарным  отхожим местам? Увы, приходится. И тем более приходится, что ведь, повторяю, некоторые пресерьезно доказывают, что именно из этих мест и воссияет свет, Инония.

Инония эта уже не совсем нова. Обещали ее и старшие братья Есениных, их предшественники, которые, при всем своем видимом многообразии, тоже носили на себе печать в сущности единую. Ведь уж давно славили «безумство храб­рых» (то есть золоторотцев) и над «каретой прошлого» издевались. Ведь Пушкины были атакованы еще в 1906 году в газете Ленина «Борьба», когда Горький называл «меща­нами» всех величайших русских писателей. Ведь Белый с са­мого начала большевизма кричит: «Россия, Россия — Мис­сия!»  Ведь блоковские стишки:

Эх, эх, без креста,

Тратата! —

есть тоже «инония», и ведь это именно с Есениными, с «рожа­ми», во главе их, заставил Блок танцовать по пути в Инонию своего «Христосика в белом венчике из роз». Ведь это Блок писал: «Народ, то есть большевик, стрелял из пушек по Ус­пенским соборам. Вполне понятно: ведь там туполобый, ожиревший поп сто лет, икая, брал взятки и водкой тор­говал...»

— Конь мой, конь, славянский конь! — восклицал Тол­стой когда-то:

Конь несет меня лихой,

А куда? не знаю!

Упаду ль на солончак

Умирать от зною?

Или злой киргиз-кайсак

С бритой головою

Молча свой натянет лук,

Лежа под травою,

И меня догонит вдруг

Меткою стрелою?

Иль влечу я в светлый град

Со Кремлем престольным?

В град, где улицы гудят

Звоном колокольным?

Теперь ответ на этот вопрос дан: киргизская рука делает свое дело, и перед нами уже не светлый град, не Китеж, а именно он, голый солончак. Но неужели это конец? А если нет, то что дальше? В страшной современности, где возобла­дал «киргиз», не найти спасительных указаний, русское слово почти умолкло в этой печенежской степи, где высится Тмутараканский Болван, где «лисы лают на русские щиты» (как лают оне, увы, и в эмигрантском стане). При всей своей ничтожности, современный советский стихотворец, говорю еще раз, очень показателен: он не одинок, и целые идеологии строятся теперь на пафосе, родственном его «пафосу», так что он, плут, отлично знает, что говорит, когда говорит, что в его налитых самогоном глазах «прозрений дивный свет». При всей своей нарочитости и зараженности литературщи­ной, он кровное дитя своего времени и духа его. При всей своей разновидности, он может быть взят за одну скобку, как кость от кости того «киргиза»,— как знаменательно, что и Ленин был «рожа», монгол! — который ныне есть хозяин дня. Он и буянит, и хвастается, и молится истинно по-кир­гизски: «Господи, отелись!» И стоя среди российского солон­чака, имитируя Пушкина, играя заигранным словечком Герцена, некоторые бахвалятся: «Да, скифы мы с раскосыми глазами!»