Инок - [20]

Горячей дружбы не водил он.

И потому, наверно, лишним был

В поселке – там не жил он.

В миру не мог с людьми ужиться,

Где правят нравы лжи и лести.

Душою с ними не смириться –

Там нет ни совести, ни чести.

И лишь когда судьба лихая

Берет за горло хваткой мертвой,

На помощь, хоть его не звали,

Придет всегда. Злодейке подлой

В лицо все выскажет. И видно,

Не сможет жить уже иначе.

Поддержит, твёрдою рукою

В несчастье, горе, неудаче.

Слова слащавые не ведал,

На лесть, способен был едва ли.

И видно оттого в народе

Его, отшельником прозвали.

Ярко-красное солнце склонялось к закату, освещая своим чудесным светом окрестные леса. Оно, как бы давало еще один шанс всему живому в последний раз насладиться своим тёплым и нежным сиянием перед стремительно приближающимися осенними сумерками. Еще минута – и светило спряталось в ветвях огромной липы, одиноко стоящей на самой вершине скалы. Казалось, что оно резвилось и играло в ее развесистой кроне, искрясь и переливаясь порою самыми неожиданными цветами. Но прошло еще несколько минут, и вся эта волшебная радуга скрылось за горизонтом. На вершине дерева одиноко сидел коршун. Для него закат еще не наступил. Он в последний раз спокойным взглядом окидывал близлежащую окрестность. Вдруг птица сорвалась с дерева и, расправив крылья, стремительно понеслась вниз, едва не цепляясь за верхушки деревьев. Но на сей раз, ничего видимо не получилось, добыча ускользнула. Неудачливый охотник круто взмыл вверх, сильно взмахнув крыльями, а потом исчез где-то под кронами огромных сосен.

Прямо у подножья совершенно отвесной скалы бил из-под земли ключ со студеной и прозрачной, словно слеза, водой. Ручей, весело журча и прыгая по мелкой гальке, нес холодную и свежую ключевую воду вниз, даря влагу и жизнь всему живому вокруг.

Ниже скалы, на вырубках, прямо на берегу речушки, стоял небольшой свежесрубленный домик. Если сказать точнее, то срубили его лет пять назад. Но за это время огромные лиственницы толщиной не меньше метра время тронуть еще не успело, они лишь слегка изменили свой цвет, чтобы пролежать здесь еще не один десяток лет.

Раньше, когда в этих местах велись лесозаготовки, в доме жили рабочие. Ввиду удаленности от человеческого жилья, не было возможности привозить сюда людей каждый день, и поэтому работали вахтами, по две недели. Валили лес только зимой. Кроме зимника, других дорог сюда никогда не было, вокруг лишь скалы да топи. Летом техника просто-напросто простаивала, и для ее охраны оставался один-единственный человек – сторож дядя Федор. Хотя и сторожить-то здесь, пожалуй, не стоило, и он выполнял скорее символические обязанности. Раз в неделю с вертолета сбрасывали продукты и почту. Пилоты, убедившись что у старика все в порядке, улетали, а он, вновь оставался один, наедине с самим собой, да, пожалуй, еще тайгой – диким и необжитым краем, что многие лета манил и манит к себе беспокойные души, которые нередко находят здесь своё успокоение, что длится порой целую вечность.

Одиноким, однако, он себя в этой глуши никогда не считал и мог часами просиживать на берегу ручья, разговаривая с лесом, землей, водой. Старик видел их, безусловно, предметами одушевленными, преклонялся и уважал. Со стороны могло показаться, что он сошел с ума от одиночества, а в народе вообще рассказывали самые невероятные истории. И хотя можно без преувеличения сказать, что этот человек с людьми не общался, а, совсем напротив, старался вести как можно более уединенный и даже скрытный образ жизни, в деревне про него знали все. Говаривали даже, будто бы водит странный «отшельник» дружбу с самим лешим.

Однажды два охотника встретили Федора в лесу со сломанной ногой. Перелом был открытый, и кость торчала наружу прямо из бедра. Они ему не помогли. Просто развернулись и ушли восвояси.

«Пусть подыхает. Собаке – собачья смерть». По всем правилам медицинской науки, человек с подобной травмой должен потерять сознание от болевого шока и уж во всяком случае никак не смог бы самостоятельно передвигаться. Случилось так, что через месяц те двое вновь попали в эти места. Идя берегом ручья, они увидели незнакомца и сразу узнали его. Мурашки забегали по спине, а лоб покрылся мелкой испариной. Старик поднялся на ноги и скрылся в зарослях черемухи, не проронив ни слова.

Лучше дяди Федора здешние леса не знал никто. Он исходил всю окрестную тайгу вдоль и поперек, мог обходиться в лесу без еды и одежды, неизвестно чем питаясь и неизвестно как умудряясь не замерзнуть. Все это вызывало у людей самые разные чувства. Кто-то его ненавидел, кто-то боялся, а кто-то, напротив, уважал.

В тот вечер человек просто сидел на крылечке, подшивая, по обыкновению, валенки. Он наслаждался сейчас такими скудными на тепло лучами осеннего светила. Багровый закат и неумолимо приближающиеся сумерки наводили на мысли о чем-то вечном, самом главном и самом высоком в жизни. Сидящий изо всех сил старался гнать прочь от себя назойливые идеи, которые беспорядочным потоком, несмотря на все усилия, лезли к нему в голову.

Он давно и пристально наблюдал за опушкой леса. Там в кустах лежал огромный бурый медведь. Косолапый явно выжидал чего-то. Выходить навстречу незваному гостю у дяди Федора почему-то не возникало совершенно никакого желания. Лучше уж дождаться, когда тот сам пожалует, если только действительно решил наведаться на пасеку: нужно быть начеку.