Иноходец - [4]

В Берлин свозить Саньку не удалось. Но зато дед с внуком побывали в Волгограде на Мамаевом кургане и на донецкой земле. Очень хотелось Ивану Енохову показать малому места, где воевал. Заодно навестили родственников жены — сестру Оксану с дочерью — передали гостинцы от Павлины.

Иван Енохов взял за правило сам укладывать внука, почитав ему перед сном что–нибудь из своей любимой библиотечки. На личной полке деда прописались томики Максима Горького, Николая Островского, Аркадия Гайдара… «Сказку про военную тайну, Мальчиша — Кибальчиша и его твердое слово» Санька знал наизусть. Сотни раз во сне он, Саша Енохов, потрясая закованными в цепи ручонками, гордо бросал в лицо Главному Буржуину: «…сколько бы вы в тюрьмы ни кидали, все равно не перекидаете, и не будет вам покоя ни в светлый день, ни в темную ночь». Гайдар был любимым писателем деда, что ничуть не мешало ему выключать телевизор, едва на экране показывался чмокающий в микрофон внук писателя, бывший главред журнала «Коммунист», а ныне — апологет капитализма.

Перестройку Иван Енохов не принял, назвал её «великим хапком» а Горбачёва с Ельциным предателями русского народа. Дед Иван был активным участником антиельцинских митингов «Трудовой России» вплоть до ареста Ампилова, а затем, уже в двухтысячных, аккуратно застегнув на все пуговицы выходной пиджак со звенящими на каждом шагу боевыми наградами, водил подросшего Саньку на все протестные акции «Другой России».

— Совсем рехнулся, старый, со своей политикой… Куда ты малого тащишь? — наступала на щуплого мужа дородная Павлина. Мама, не смея перечить отцу, заслоняла собой Сашу.

— Цыть, курицы! — покрикивал дед прорезавшимся у него к старости фальцетом на жену и дочь. Тонкий голосок с командной интонацией и задиристым обликом деда не сочетался. Санька прыскал в кулак. — Марш на кухню! Юбку парнишке наденьте ещё. Не дам вам внука педерастом вырастить.

Да разве кто–то мог в семье противоречить Ивану Енохову.

* * *

Отоспавшись, Саша собрался сходить на последнюю в этом сезоне тренировку. В ухе постреливало, но надо было обязательно встретиться с пацанами. На завтра у них было кое–что намечено.

Секцию «Русского рукопашного боя» вёл учитель физкультуры Мирон Григорьевич Щур. Почему вдруг украинец, уроженец Винницкой области, освоил именно этот вид единоборств, включающий в себя элементы русских национальных стилей «Буза» и «Скобарь», предположить сложно. Хотя давно ли оба ныне суверенных государства входили в единый союз, а русские и украинцы вместе призывались на службу в вооружённые силы.

Физрук, за глаза называемый школьниками Мироном, держался с ребятами запросто, «гуру» из себя не корчил, но и на шею садиться не давал. Будучи неплохим психологом, он всегда чувствовал ситуацию и умел к ней приспосабливаться. Да и как ещё можно находить общий язык с современными школярами? Несмотря на свои сорок пять лет, это был очень сильный и очень подвижный человек. Он всегда, по крайней мере, на людях, был в отличном настроении, любил пошутить и к месту рассказать солёный анекдотец, знал их уйму. По–русски Мирон говорил правильно, но когда волновался или злился, незаметно для себя переходил на «ридну мову». Однако сердился и выходил из образа балагура Мирон крайне редко.

В общем, ребятам он нравился. Правда, Света Сорокина, давняя пассия нашего героя, прозванная во дворе за птичью фамилию Птахой, записываться в секцию наотрез отказалась. Светка ещё в седьмом классе жаловалась Саше, что Мирон «на физкультуре» девчонок лапает. Уморила, было бы там за что, в седьмом–то классе, лапать! Вечно эти девчонки навыдумывают…

Занимались рукопашники в школьном спортивном зале — затянутые металлической сеткой высокие пыльные окна, шведская стенка, на крашеном дощатом полу разметка.

Подготовка к тренировке была минимальной: повесить боксёрские мешки, расстелить маты, свалить в угол, чтобы не мешались, палки, муляжи ножей и пистолетов, жёсткие, с обрезанными пальцами перчатки, от которых за версту несло пропотевшей кожей. Иногда, если того требовал план занятий, вешали на стену тяжеленный сосновый щит с нарисованным на нём контуром человека. В мишень метали ножи.

Сначала два десятка спортсменов, среди которых потряхивали стянутыми резинкой «хвостами» три мужиковатые девицы, встав в круг, минут пятнадцать разогревались. Мирон в красном спортивном костюме и фирменных «адидасовских» кроссовках — он всегда был одет с иголочки — разминался вместе со всеми.

Разогревшись, все разделились на пары и стали разучивать приёмы.

— Себя не жалеть! — в который уже раз повторил тренер Скучину. — Куда ты лицо прячешь? Учись у Енохова, он всё видит.

Мирон хлопнул в ладоши:

— Сели все, слушаем!

Бойцы, глубоко дыша, расселись на низенькую скамеечку под шведской стенкой. Кто–то снял перчатки. Кто–то потряс, оттянув, насквозь промокшей футболкой, пытаясь охладить тело. Тренер прохаживался посредине зала:

— Вы должны всё время видеть противника. Смотрим сюда, — он дотронулся до лба, чуть выше переносицы, — но замечаем всё, каждое движение противника. Он обязательно покажет, что собирается делать. Напряжётся, подсядет, наберёт в грудь воздуха… Вы сразу поймёте, когда он начнёт атаку. В глаза не глядим, противник будет пугать. И опускать взгляд нельзя. Это как у зверей, отвёл глаза — сдался. Не злиться, не бояться! Вы делаете работу. Просто работу.