Иногда промелькнет - [14]

У меня сладко ноет в позвоночнике… Вот так пойти, почти не готовясь, и сдать самому первому из всех, как бы мимоходом, и небрежно вернуться!..

Какая-то дрожь начинается у меня, когда он рядом. Бог с ними, с учителями, а тем более — с тупыми и грубыми учениками — но он-то, он-то должен почувствовать, кто я!

Я бы и сам не мог тогда этого объяснить — кто же я? Я! И с ликованьем я замечаю, что он — первый в мире — меня видит! Не родители (которые знают меня как сына), а видит и различает меня чужой умный человек!

Мы идём с ним по улице Маяковского, в среднем — доставая ему до локтя. На деревянном щите — крупные буквы: «День открытых дверей».

— День отрытых зверей! — громко (чтобы он меня услышал), указывая на щит (чтобы он меня понял), восклицаю я.

И он понимает — и его одобрительная улыбка подстегивает остальных.

— День… откопанных животных! День… мёртвых людей! — тщетно тягаясь со мной, кричат остальные. Но — разрыв очевиден, и Юра оценивает это.

— Да нет… Валера у нас получше соображает, чем вы! — улыбается Юра. Душа моя ликующе взлетает. Был ли в моей жизни лучший момент, чем этот?!

Именно Юра Петров в самое смутное время моей жизни зарядил меня чем-то толковым, складным, как раз тогда, когда другие ровесники мои наполнялись дурью.

Помню Первое мая, сухое и солнечное утро. На тарелке передо мной — холодная, мягкая буженина, сделанная бабушкой. Вдруг рябой светлый зайчик со скоростью, не доступной материальным предметам, проскальзывает через комнату, потом возвращается, дрожит на потолке.

Я подскакиваю к окну. На другой, солнечной стороне улицы, на чистом ровном асфальте стоят мои друзья — и снисходительно сощурясь на солнце — Юра Петров с зеркальцем в руках, исключительно по случаю праздника взявший в руки такой несерьёзный предмет, как зеркало, и занявшийся пусканием зайчиков… но праздник, что делать! — говорит его улыбка.

Через холодный мраморный подъезд, радостно на ходу ощущая появившуюся только сегодня разницу мраморного холода подъезда и сухой тёплой улицы, я выскакиваю на чистый тротуар — такого не бывало потом никогда.

Рябые, иногда вдруг побежавшие в стороны, отражения чистых стёкол на тёмной части. Улыбающиеся друзья вместе с Юрой приближаются ко мне. Не забыли, взяли меня с собой!

Мы сворачиваем из переулка на улицу, идём в сторону Невского. Я гляжу, как вымыты, причёсаны, аккуратно одеты друзья — это тоже ради Юры Петрова, являющего пример!

Невский отгорожен грузовиками и милицией, туда не пройти. Надо — быстро и чётко решаем мы — идти в обход, через Пестеля к Летнему саду. Быстро, деловито мы делаем пробег и вот подходим к высокой плетёной его решётке. И вот мы стоим на розовых гранитных тумбах, вцепившись в чугунные узоры — а за ними, по набережной, сотрясая всё вокруг, тяжёлые тягачи тащат задранные кверху пушки, длинные, почти бесконечные ракеты в чехлах. Юра, склонившись к нам, снисходительно комментирует парад, небрежно отщёлкивая названия пушек и ракет… Он знает всё! Наконец, грохот обрывается, но некоторое время ещё уши заложены. Мы молча идём через сад обратно, уши, с щелчком, внезапно откупориваются и блаженный океан звуков входит в тебя: то нарастающий, то спадающий шелест листьев, плеск воды у шершавых гранитных берегов.

— Ничего серьёзного не показали, — небрежно произносит Юра, и моё сердце тоже ненадолго наполняется высокомерием и искушённостью.

Внезапно оказывается, что обстановка резко изменилась: грузовики перегораживают улицу там, где мы совсем недавно проходили.

Требуются собранность, чёткость, знание проходных дворов, смелость, наконец — кто-то в толпе, тяжело дыша, говорит, что только что проскочил под самым носом у патруля, и мы свято ему верим, смотрим с уважением. Наконец, встрёпанные, возбуждённые, довольные проявленной дерзостью и энергией, мы входим в наш тихий, спокойный переулок и отрывисто, но многозначительно простившись, расходимся по домам. Дома меня ждут принарядившиеся родители, сёстры, бабушка, долгий праздничный обед.

Но внешний мир не дает уже покоя, оказывается страшно интересным, сложным, напряжённым.

Рядом с нашим переулком, Сапёрным, был переулок Артиллерийский (память о стоявших здесь батальонах Преображенского полка). Там был огромный, во весь переулок, кирпичный дом. Я нередко бывал там у своих одноклассников — дом был военный, с длинными пахучими коридорами, обшарпанными дверьми квартир по бокам. В этом доме жили многие ребята из нашего класса.

Собираясь выходить в лидеры (не по уличной, разумеется, линии, а по школьной), я осторожно, с боязнью и сомнением приглядывался к нашему классному лидеру, Славе Малову.

Помню момент: он у нас дома, и я вдруг почему-то прижал его высокой белой дверью в угол, и почему-то шёпотом сообщил: «А ты знаешь… у меня дедушка… академик… получает десять тысяч в месяц!»

Вижу испуг и некоторую растерянность Малова: видно этот мой выпад застал его полностью врасплох.

Помню длинный коридор с запахом керосина, ведущий к его квартире, какого-то младшенького сопливого братика, оставленного родителями на его попечение.

— Всё ревит и ревит! — именно так почему-то произносит уставший Слава, намучившийся с безутешным своим братиком. Помню его бледно-мучнистое лицо альбиноса, с красной точкой-родинкой сбоку переносицы.