Иногда оно светится - [43]

— Да ну?

Он кивнул. Красивый получился кивок, но непослушные волосы опять упали на лицо, хотя следы на них указывали на то, что упорный Котенок долго пытался зачесать их назад. Он отмахнулся от них почти взрослым пренебрежительным жестом.

— Перестань пожалуйста.

— Ты… — судя по всему, он достаточно свыкся со мной и с обстановкой чтоб вступить в перепалку, — Ты мерзкий пьяница и… и… — он вздрогнул, едва заметно — грязное похотливое животное!

Выпалив это, он тяжело задышал. Ну спасибо, хоть вслух сказал…

— Таких как ты у нас забивают камнями — как бешенных собак. Вы, герханцы, все пьяные похотливые скоты!

Я улыбнулся. У меня это всегда получалось — улыбаться. И даже почувствовал, что улыбаюсь не фальшиво, это действительно было забавно. И в то же время я чувствовал, как грудь сжимает знакомое ощущение. Усталость, всего-то навсего.

— А вы, кайхиттены, кажется, управляетесь языком куда лучше, чем оружием. Мне показалось, вам нипочем заговорить до смерти даже герханца.

— Сволочь! — вспылил он. Хотя, наверно, и ожидал какой-нибудь мерзости в этом духе от коварного графа.

— Я открою тебе секрет — вы, варвары, всегда самодовольны и уверенны в собственном преимуществе. И всегда это длится до тех пор, пока вам железным кулаком не демонстрируют, где вам место. Вот когда летят зубы — вы начинаете понимать. Зубы, кровь… Это ваш язык. Вы можете разглагольствовать сколько угодно, но когда сталкиваетесь с тем, что не можете перемолоть своим диким наскоком, поджимаете хвост и убираетесь восвояси. Твои слова ничего не значат для меня. Малыш, я живу не первый год и, если Космосу я еще не намозолил глаз, то и не последний. Я видал то, что ты уже никогда не увидишь — к твоему счастью. Я выбирался оттуда, где люди были бы рады перегрызть собственное горло. Я видел, как горят планеты.

Я смотрел на него не отрываясь, гипнотизируя змеиным взглядом. При таком взгляде глаза превращаются в желтоватые полупрозрачные камешки. Азы полевого нейро-лингвистического допроса, школьные забавы. Я смотрел на Котенка, говорил медленно и с расстановкой. А он с каждым словом казался все меньше и меньше, голова вжималась в плечи. Мне стало его жаль. Я опять увидел себя со стороны, как будто глядел на кухню через объектив стерео-камеры. Осунувшийся уставший человек с больным взглядом, сидящий вполоборота на стуле, взгляд старого цепного пса.

— Мне пришлось убить больше людей, чем ты видишь звезд ночью. Я герханец, малыш. Мы — лучшие воины Империи. Самые спесивые, гордые, наглые, шумные — но — лучшие. Война — это не наша работа, это наша жизнь, наше дыхание. Мы убиваем, понимаешь? Постоянно. Смерть — это воздух вокруг нас. Он попытался что-то сказать, все-таки у него была чертовски развитая сила воли. Я видел, как помутневшие было глаза снова налились светом. Но я перебил его.

— Котенок, неужели ты думаешь, что обычный герханец стал бы вытаскивать тебя из воды? Кому ты нужен там?.. — я указал рукой в потолок — Никому. Ты — маленькая мелкая мушка, из которой не набить и чучела. Такими как ты полны все концентрационные лагеря Ио и Ганимеда. А я вытащил тебя — на свою голову. Зачем? Ты знаешь? Я сам до конца еще не уверен. Может быть, как раз потому, что я чуть-чуть устал быть герханцем. Может, самую малость, пару микрон… устал… Для меня ты как раз такая мушка, которая не стоит даже злости. Ты не нужен мне. Если там… тебе показалось… Ну, ты понял. Так вот, это не так. Ты не нужен мне даже для этого. Я терплю тебя, но не думай, что это терпение — моя планида. Мы, ван-Ворты, вообще славимся непредсказуемостью и нетерпеливостью. То, что ты жив сейчас — моя причуда. Я сохранил тебе жизнь, хотя мне в двести раз проще и спокойнее было бы этого не делать. Но может как раз потому, что я устал… Тебе просто повезло, Котенок.

Он упрямо шмыгнул носом. Такого не запугаешь за десять минут. Как не укротишь яростного лесного кота. Или дикого лисенка.

— Я не запугиваю тебя. Было бы нелепо грозить тебе. Я просто хочу чтобы ты… почувствовал. Ты для меня — мелочь, песчинка. И ты живешь благодаря мне. Звучит гадко, да? А что делать! Я никогда не был скромен. И еще…

— Похотливая самовлюбленная имперская шкура, — очень правильно, почти без акцента, вдруг сказал Котенок. Он дрожал от ярости. Дикий лесной кот зашипел, очень тихо, и выпустил когти. Шевельнешься — моргнуть не успеешь, как оторвет голову, — Что еще ты хотел мне сказать?

— …А еще ты очень неплохо готовишь, — сказал я, отодвигая тарелку, — Очень вкусно. Мне понравилось.

Он стоял, покрасневший, тяжело дышащий, растерянно глядящий на меня.

— Котенок, — сказал я ему тогда тихо, — Ты мне нравишься. Ты смел, знаешь, что такое честь и готов ее защищать. Ты не прирожденный воин, но, надо думать, ты добился бы значительных успехов на этом поприще. Эта ваша варварская настойчивость… Ты молодец. Быть может, я даже завидую тебе.

От неожиданности он готов был открыть рот. Отчаянным усилием сдержался, сохранил на лице выражение высокомерного удивления.

— Вы всегда несете чушь, даже когда трезвы.

— Это наше второе любимое занятие после войны, — я встал, отнес тарелку в мойку, — Но если ты хочешь заглядывать на кухню, придется тебе кое-что сперва выучить. Смотри — здесь я держу приправы. Здесь консервы. Маленькие ты открывать умеешь, большие точно также, только сперва надо провернуть такой вот большой колпачок сверху. А тут у меня уксус, горчица и масло.