Иное - [15]

Пришёл я к этому не сразу. После долгих блужданий в потёмках человеческой мысли я обратился наконец к некоторым религиозным учениям и принял на веру идею о бессмертии души. Снова иллюзия? Что ж, не исключено. Впрочем, исследования Раймонда Моуди и Элизабет Кюблер-Росс убедительно доказывают обратное.

И всё же человек смертен. Данный, конкретный человек смертен. То, что живёт после смерти — будь то бестелесная душа (христианство) или душа, обретшая иную плоть (индуизм) — уже не есть тот , прежний человек. Человек смертен именно как органическое единство плоти и души — смерть нарушает это единство. Умирает человек, но не умирает плоть, ибо она всего лишь набор химических элементов; не умирает и душа, ибо она вечна.

Но что мне до того? Всё это — лишь аспекты внешнего, чуждого мне бытия, бытия-яви. Явь же как форма жизни бесконечно далека моему внутреннему «я», или, выражаясь с предельной точностью, явь та глубоко обрыдла мне. (Как же беден французский язык! стал бы иначе Сартр «обрыдлость» называть «тошнотой»?)

Что же сон? Обрывается ли жизнь сна после смерти человека, или смерть — всего лишь один из аспектов внешнего бытия-яви? Может быть там, в глубине, в бездне, внутри моего «я» смерть проходит незамеченной, необязательной? Вопросы, вопросы, на которые нет ответов….

Жизнь являет себя человеческому «я» в двух формах — яви и сна. Жизнь в форме яви бренна, конечна, ибо «я» здесь — всего лишь смертный человек; иное дело — сон… Во сне моё «я» становится Богом.

Человек есть маленький бог в своём собственном

мире, или в микрокосме, управляемом им на свой манер; он творит в нём нечто удивительное. ( 11 )

Что ж, очевидность неумолима: человек смертен — но смертен ли Бог? И если да, то переживёт ли сновидение сновидца? В мире объектов творения, как правило, долговечнее своих творцов…

От вопросов пухнет голова, вскипают, плавятся мозги. Проблема смерти завела меня в тупик, идея о бессмертии души всё ещё не привела меня к конечной истине. Я не знаю, как отразится смерть на моём внутреннем мире, мире сновидений; я не знаю, умрёт ли во мне Бог. Роковой предел скрывает от меня бесконечность посмертного существования — это ложь, что существует опыт смерти, я действительно его не имею. Опыт предполагает качественную неизменность субъекта, наблюдающего опыт, и возможность изменения объекта, над которым данный опыт ставится. Опыт смерти сливает воедино наблюдателя с подопытным кроликом; заведомо известный результат, заключённый в качественном изменении объекта, делает невозможной неизменчивость субъекта. Меняясь, субъект перестаёт быть самим собой, опыт теряет смысл, со смыслом исчезает и сам опыт. Остаётся чистая, голая смерть… Нет, смерть мне неведома — пока неведома.

Что мы знаем о смерти?

О, если б что-нибудь знали! ( 12 )

Вечный сон…

Так порой называют смерть. Что может быть более далёкое от истины, чем подобная аналогия? Сон — и смерть. Жизнь — и ничто… Нет, нет, вечный сон — если таковой, конечно, существует — есть как раз та скрытая, невидимая форма внутренней жизни, которая единственно возможна — о, если бы только она была возможна! — после смерти. Может быть, вечный сон и есть обратная сторона бессмертия души? Быть может, бытие бессмертной души в мире внешних объектов сопряжено с инобытием вечного сна в мире внутреннего «я»? И единство то нерасчленимо? Ибо свет возможен только как противоположность тьмы…

Все мы ходим под Богом. Под нашим, общим Богом. И судя по тому, что мир погряз в пороке, зле и страданиях, наш Бог ещё не умер. Сновидения — лишь эпизоды в Его жизни, ещё недосуг Ему обратить Свой божественный лик — навечно, а не время от времени — к единственному Своему творению. Лишь со смертью Его приидет на землю истинное Царствие Божие.

Лишь смерть способна соединить Меня, Бога, с миром Моих грёз — на веки вечные. Может быть, тогда мир-сон приоткроет Мне тайны свои?..

Дикая мысль вздыбилась в моём мозгу: входя в мир сновидений, не встречу ли я там Бога, как одно из своих творений?

Лента Мёбиуса….

СОН

В полдень монарший указ был обнародован, а уже к вечеру во Дворец Каземата потянулись толпы оговоренных в указе лиц: кто добровольно, кто — под усиленной стражей. Голан Первый величественно восседал на троне, справа от него мельтешил Вислоухий, полукругом вокруг трона расположились вновь избранные высшие сановники государства. В руках Голан нетерпеливо вертел титановую спицу. Вскоре Палата Церемоний наполнилась толпой явившихся пред светлое око монарха толстунов, вызванных для расправы. Огромный зал не мог вместить всех, и потому большая их часть осталась ждать своей участи вне Палаты. Изловленный у самых границ Империи бывший монарх и кучка его приспешников жались в тени громадной колонны слева от трона. Чуть поодаль сгрудились мрачные анархисты, вызывающе вели себя коммунисты, смело смотрели в глаза монарху пацифисты. Судейские чиновники испуганно озирались по сторонам, не ведая грядущего; их напудренные парики и чёрные мантии казались жалким и бутафорскими. Десятка два палачей невозмутимо, скрестив руки на груди, стояли у самых дверей в залу. Вход в Палату Церемоний охранял усиленный наряд дворцовой стражи.