Инквизитор - [29]

— Вот как?

— И если бы они хотели отвадить его, они могли бы сделать это, не разрубая его на куски.

— Это правда.

Тут мы оба замолчали, будто утомившись, и предались нашим мыслям. Мои мысли касались Бернара де Пибро и кипы неразобранных дел у меня на столе. Роже, очевидно, думал о епископских конюшнях, ибо через некоторое время он спросил:

— Вы случайно не говорили с конюшим епископа?

— Нет. А вы?

— Еще нет.

— Если мы выясним, кто знал о поездке отца Августина, кроме жителей Кассера…

— Да?

— И сопоставим их имена с именами тех, кто мог затаить на него обиду…

— Конечно. А вы могли бы разузнать насчет ваших погибших служащих: вдруг они рассказывали кому-нибудь о поездке?

— Как много работы нам предстоит! — вздохнул я. — Это может занять недели. Месяцы. И кончиться безрезультатно.

Сенешаль что-то буркнул.

— Если все судебные приставы, все управляющие имениями и замками в трех днях езды от Кассера получат мое предупреждение, мы, возможно, все-таки обнаружим свидетеля, который видел, как убегают злодеи, — проговорил он, широко зевая. — Они наверняка где-нибудь останавливались, чтобы смыть кровь, эти люди. Может, найдется какая-нибудь из украденных лошадей.

— Не исключено.

— Убийцы могли даже хвастать тем, что они сотворили. Так часто бывает.

— Дай-то Бог.

Снова чувство усталости опустилось на нас, словно туман. Было ясно, что надо заканчивать разговор, подниматься и переходить к делу. Но мы продолжали сидеть, а комната тем временем медленно наполнялась запахом конского пота. Я, помнится, разглядывал свои руки, в пятнах чернил и сургуча.

— Ну что ж, — наконец произнес, почти простонал Роже, будто это усилие стоило ему большого труда, — я полагаю, мне следует пойти и поговорить с конюшим. Выяснить, что вы хотели. И получить описание пропавших лошадей.

— Епископ весьма огорчен этой пропажей. — Жестоко было с моей стороны говорить так, но сенешаль услышал только слова, а не тон, которым я произнес их.

— Пять лошадей пропали? — спросил он. — Я бы и сам огорчился. Замена обойдется ему в целое состояние. Вы собираетесь заняться телами, отец мой?

— Разумеется, — заверил я его, поднимаясь вместе с ним.

Из-за закрытой двери доносилось шарканье, бормотанье, скрипы, которые означали, что бочонки с останками отца Августина и наших солдат перемещают в конюшни. Порой мне казалось, что слышится также и глухой плеск соленой воды о дерево. Я понял, что мне придется исследовать страшное содержимое этих бочонков в одиночку, чего я желал меньше всего.

— Ваша милость, — сказал я, придерживая Роже на пороге, — если вы не возражаете, мне бы хотелось как-нибудь в скором времени посетить Кассера.

Обращаясь к нему с этой просьбой, я стремился проявлять предельную деликатность, боясь, как бы не обидеть его недоверием к его методам:

— Понимаете, я лучше знаком с признаками, указывающими на присутствие ереси, и мог бы обнаружить улики, которых вы не заметили. Хотя и не по своей вине.

— Вы? — На лице сенешаля отразились изумление и тревога. Я полагаю, что это чудо — умение человека говорить без слов, ибо как золотые чаши, полные фимиама, суть молитвы святых, так и игра теней суть язык лица. — Вы хотите ехать? Это было бы большой глупостью!

— Но если бы меня сопровождали ваши люди…

— Отца Августина сопровождали. Посмотрите, что с ним сталось.

— Я мог бы удвоить охрану.

— Вы могли бы послать за ними. Это было бы менее опасно.

— Верно. — Эта мысль уже посещала меня. — Но тогда они испугаются. А я хочу, чтобы они видели во мне друга. Я хочу, чтобы они доверяли мне. Кроме того, тюрьма переполнена.

— Отец мой, на вашем месте я бы подумал дважды, — предостерег Роже. Захлопнув дверь, которая была уже открыта, он положил ладонь мне на руку, и на белой ткани осталось серое пятно. — Что будет с нами, если вас убьют?

Я попытался отшутиться:

— Раз я возьму ваших лошадей, ваша милость, мы по крайней мере будем уверены, что преступник не получает сведения из конюшни епископа.

Но пусть я держался беспечно, в глубине души я трусил. Ибо хотя разум говорил мне, что убийцы отца Августина находятся уже далеко-далеко отсюда, сердце мое полнилось безотчетным страхом, который я всячески старался подавлять.

К несчастью, как вы могли догадаться, первый взгляд на то, что осталось от отца Августина, послужил лишь пищей этому страху.

И я узнаю его

Амиель де Ветеравинеа — монастырский лекарь. Это маленький жилистый подвижный человек, имеющий привычку тараторить и проглатывать слова. Череп его безупречно гол, зато пышная растительность бровей густа и темна, точно северные леса. Я бы не сказал, что по характеру он участлив в той мере, какую мечтаешь найти у лекаря, однако он хорошо умеет распознавать болезни и составлять снадобья. Кроме того, он имеет глубокий научный интерес к искусству бальзамирования.

Это древнее искусство, посредством которого, с помощью особых трав и таинственных приемов, мертвую плоть оберегают от тлена, одно из тех, где знания мои ничтожны. Эта область никогда меня не привлекала. Для брата же Амиеля, наоборот, это источник наслаждения, подобного тому, какое богослов черпает в дебатах о сущности божества. Но интерес брата Амиеля отнюдь не чисто теоретический. По прочтении различных редких и древних текстов, среди коих есть и написанные еретиками, он обязательно применяет свою новоприобретенную мудрость к телам малых птиц и зверей.