Инкуб - [33]

 Сплетения вен;

 Словно вечно голодный бокал,

 Наполняет вином

 Своё чрево пожара. На вкус –

 Серебристый Токай.

 В перекрестье свечей-маяков

 В шаге от помутненья.

 В её театре теней – он

 Горящий герой Скарамуш:

 Длинным клювом срывает

 Родимые пятна с груди

 И, когтями сжимая источник

 Любовного тленья,

 Прижимает к себе,

 Вырывая из бездны чумы.

 В его мире янтарных костров

 И затопленных судеб

 Меж разрубленных крыльев мостов

 На драконьем хвосте

 Он без маски живёт, не скрывая

 Палящих безумий,

 Коломбиной играя под скрипы

 Кричащих страстей.

 Две танцующих пары, два света и тени, две маски,

 Два лица, незнакомых друг другу, два призрачных Я

 В одиночку с собою танцуют последнее танго:

 Два неистовых ангела ночи, два демона дня.

 Белый лист, полотно растушевано чёрною кровью,

 Обезволенной кистью ведёт остроносая тень;

 За невидимой маской зрачки переполнены болью,

 Испаряется счастье, шипя, под калёную сень.

 Коломбина навеки – танцует,

 Отдавшись мгновенью;

 Словно бабочка света

 В агонии самосожженья,

 Повторяя исходы любимых

 Трагедий и драм,

 Примеряя наряды и кожи

 Измученных дам.

 Под копытами вздыбленных волн,

 Обуздав исступленье,       

 Скарамуш кружит вихрь экстаза

 Вопящих страстей.

 На объятых пожаром камнях

 Пьёт Инкуб искушенье,

 Извлекая пронзительный Ре 

 На сгоревшей струне.[97]

Музыка Страсти

 - Посмотри, какой ты красивый. Любая будет готова отдаться тебе – достаточно лишь захотеть. Всё дело в природе, сущности, что тебя наполняет. В пожаре в янтаре твоих глаз…

 В маленьком зеркале отражалась страсть – то, чем он жил, чем томился. Он чувствовал, как она, словно огненный вихрь, затягивает, манит к себе в зазеркалье, желая раз и навсегда слиться с ним, покорить себе. Словно кто-то другой, за прозрачным стеклом отражений, хотел стать им, покинуть агатовый храм, устремиться на волю – к безумию бесчисленных искушений. Словно что-то смотрело из самых глубин в янтари его глаз, пожирая огонь, бегущий по аортной игле.

 И он с силой сжимал, раздирал, разбивал на осколки лицо, казавшееся чужим: свою похоть, голод и гнев – своё отражение.

 - Это всего лишь зеркало, Гэбриел…

 - Но в нём – не всего лишь я…

 Данте улыбнулся, чуть покачав головой. Здесь, в «Церкви Любви», La Pieta', он был хозяином и покровителем всех эмоций, чувств, соблазнов и страстей, кроме тех, что испытывал молодой человек, так сильно и глубоко заинтересовавший его своим безумным огнём, пожаром, казалось, исходившим из самого сердца.

 Они повстречались случайно. Старый дож и прославленный донжуан, Данте возвращался в свой изысканный храм от одной из прекрасных любовниц, когда обратил внимание на два силуэта на Мосте Вздохов, едва различимых в вязких вечерних сумерках. Будучи особо любопытным в вопросах беспорядочных связей, он решил подойти поближе, надеясь подсмотреть что-то интересное, и не ошибся. Впрочем, первой мыслью, посетившей его голову, было – уйти прочь, не вмешиваясь в дела двух тайных уличных любовников; но тогда, вдруг, он услышал женские всхлипы. Насилие? – подумал дож, и тут же, будучи человеком чести и рыцарем в илистых пучинах души, покинул своё укрытие и побежал к мосту, крича, чтобы тот, кто бы там ни был, оставил в покое сеньору. Мужчина на мосту, по всей видимости, не ожидал такого поворота событий, и, отпустив девушку, прислонился к перилам, с тоской наблюдая, как она убегает прочь, исчезая в узких переулках между домами.

 Данте нашёл его слабым и безжизненным, сидящим на холодном мосту. Бледный, темноволосый красавец, сразу покорил сердце дожа, влюблённого во всё прекрасное, и он готов был поспорить, что всё ранее ему привиделось, ибо не верил в то, что красота способна совершать зло.

 Яркий, мужественный профиль, чувственные губы, волевой подбородок и глубокие тёмные глаза с выразительными надбровными дугами – всё обаяло и привлекало в таинственном незнакомце. И Данте почти ругал себя, что помешал ему подарить наслаждение той беглянке, ведь неизвестно, когда ещё ей повезёт повстречаться с таким… существом. Он не мог назвать его человеком. Было что-то внутри его тела, в самой душе, что столь ярко, пламенно контрастировало с лунного цвета кожей, что делало его божественным, сверхъестественным, неземным. Данте даже показалось, что по вздувшимся венам ослабленного существа пролетает множество маленьких искорок, ищущих выход наружу, стремящихся освободить неведомую силу, живущую внутри него.

 Тогда, под пастельной луной в одиночестве тусклых огней старый дож помешал Инкубу убить… и отнёс к себе, в «Церковь Любви», сделав своей правой рукой и помощником, открыв для него новый мир игр духа и плоти.

 Всегда, неизменно, глядя на Гэбриела, Данте чувствовал – он не такой как все. Но и сам дож отличался от многих. Под прикрытием церкви он содержал элитный дом утех, в котором проводил свой досуг весь свет Венеции. Он сам учил, превращал девочек из «Приюта Отверженных» в искусниц ласк и грешниц страсти. А боль лечил музыкой, приучая своих учениц играть на всевозможных музыкальных инструментах в промежутках между обслуживанием посетителей церкви.

 Среди множества красивых и подающих надежды юных «суккубов» (так он их называл) дож выбирал шесть лучших, которые становились музами «Церкви Любви». И они носили имена его любимых инструментов: лира, флейта, мандолина, туба, виола, скрипка. Дирижёром же своего личного камерного оркестра он назначил Аполлона – Гэбриела, решив, что только музыка способна успокоить пламя, переполнявшее его протеже.