Инга. Мир - [10]

— Так, — сказала Инга. И фыркнула, не поворачиваясь, — и где взял? Простыню, что ли, покрасил?

— Еще чего, — обиделся Олег, — он настоящий. Специально вез. Ты фоткай давай, а то…

— Сопрут ведь, — закончила за сына Инга, — ладно, сейчас принесу фотик. Сам-то снял свой перфоманс?

— Тыщу раз, мам. Теперь пусть пионерят, — Олега засмеялся, звеня ложечкой.

Когда свирепая рожа веселого Роджера была запечатлена еще тыщу раз, Инга села, принимая заботливо налитую Вивой чашку.

— Ты неуемное существо, Олега, — упрекнула сына, — ну, а если милиция вдруг найдет в этом какой состав преступления? Да и флаг жалко, ты ж вез.

— Димка подарил, у него полная коробка такого хлама, здорово, правда? Мам, а ты чего не хочешь в Щелкино метнуться? Поглядела бы как мы там. У нас, прикинь, дискотека, своя. Машины у ребят, колонки, экран большой. В любом месте раскидываем и вперед, всю ночь танцы.

— Олега, вам по двадцать и тут я. Играйтесь уже сами.

Она вдруг представила себе ночной песок, изрытый босыми ногами, пятна цветного света, бухающие ритмы из высоких черных колонок. А что, это было бы интересно, даже очень. Но чего таскаться за мальчиком, его друзья могут и не понять, привел мамку, будто совсем малыш. А ехать одной, отдельно, совсем неохота. Знала, будет грустно, потом, когда нагуляется и наснимается, и после все разбредутся парами, а ей провожать эти парочки взглядом.

— Успею. Езжай сам. А то подождал бы Ташку. Не хочешь?

— Не, — отказался Олег, — видал я ту Ташку. Позвонила в Москве, напросилась к нам на фотосъемку, в студии. Тоскливое она существо, мам. Кончает от слова ламборджини.

— Фу, Олега!

— Молчу.

И он, вытягивая под стол ноги, сложил рот в девичьей презрительной усмешке, оглядел Виву и мать, и хмыкнул, перекидывая через плечо воображаемый конский хвост. Оскалился на дружный женский смех.

— Ладно, — сказала Инга, поднимаясь, — пошли, давай, на башню, сниму тебя рядом с Роджером.

— О! Да! Щас!

Олег, громко топая, ссыпался вниз, крича на бегу:

— Саныч, у тебя костыль есть? Как нету? Ну, хоть палка инвалидская есть? А повязка черная? Как зачем, глаз завязать. А то какой же я Сильвер буду?

— Я тебе инвалид, что ли? — обиделся Саныч и немедленно очень сильно грохнул молотком по чему-то железному, — вон, у Хвоста иди проси.

— Та. У него коляска. Какой же я Сильвер — в коляске-то!

Олега уехал в обед, и, проводив его на автобус, Инга медленно вернулась домой, уже грустя. Сына не будет неделю, после погостит еще денька три, и снова в свою Москву. Надо же, он там прижился. А как она мучилась, отпуская после выпускного. Поехал поступать, с блеском все экзамены провалил, но возвращаться не стал, год работал, где придется и жил на съемной квартире. Бедная Вива вся извелась, переживая за мальчика. И Инга, все его детство радуясь тому, что вот ее Виве долгожданное немыслимое счастье — снова видеть своего прекрасного Олеженьку, потерянного так давно, пугалась и за нее тоже. Однажды, заплакав, Вива шепотом сказала, краснея и сердито смеясь над собственной глупостью:

— Там так много машин. Ну да, я старая дура.

— Ба… — беспомощно сказала Инга, обнимая трясущиеся плечи.

Когда Олега приехал в первый раз, всего через три месяца, чтоб возобновить законную регистрацию, Инга увела его к морю и поговорила. Они шли извилистой дорогой, отгороженной от воды зубчатым старым парапетом, а с другой стороны откидывалась полуобрушенная крепостная стена, заросшая осенними обильными травами.

— Олега, так получилось. Для нее ты — будто из пепла восстал, понимаешь? Я знаю, нельзя жить чужую жизнь, но всегда помни, это наша Вива, а мы — ее дети. Ни у кого такой Вивы больше нет. Ты совсем еще мальчишка. Хоть и удивительно самостоятельный. А там столица. Там всего много, всякого. Пожалуйста, помни о том, что ты для нее — жизнь. И прости за грустное, Олега, она должна умереть раньше тебя. Никак по-другому.

— Ну, мам, — отозвался ошарашенный сын, шагая рядом, — ну ты…

— Угу. Ужасные, вроде бы, вещи говорю, да? Но если тебе захочется пуститься во всякие глупости… Ты помни о том, что я тебе сказала, хорошо? Про себя я сейчас и говорить не буду, знаешь, люблю. Но она. Не просто же так ты — Олег Олегович Михайлов.

— Угу, — согласился сын.

И Инга тут же взволновалась в другую сторону:

— Но все равно не думай, что ты щеночек какой для нашего удовольствия. Живи сам. Только вот…

— Мам. Хватит, а? Не дурак, понимаю. И звонить буду часто, и знаешь, там пацаны уже волнуются, гражданство, все такое. А я не буду. Пока есть возможность, буду мотаться каждые три месяца сюда. Идет? Это аж четыре раза в год получается.

— Олега… А деньги? У меня зарплата-то с гулькин нос. И еще, а вдруг тебя поймают и в армию?

— Мам, я ж уже работаю. Прикинь, а? Платят! И даже Димка сказал, надо уехать, ехай, только чтоб после отпахал. А справка с техникума, вон, в паспорте. Все равно поступлю ж, на тот год.

К удивлению матери, Олега оказался упорным и последовательным. И временами казался ей старше ее самой. Не все там было гладко и приходилось менять работу, и мимо института он снова пролетел, но за три года как-то незаметно из зеленого пацана стал вполне себе компьютерным спецом по железу, да еще закончил какие-то продвинутые курсы студийной фотографии при институте документального кино. Это не принесло ему денег, но зато постоянно появлялись какие-то новые люди, приводили еще людей, оплачивали аренду студии, вешали в сеть фотографии с его логотипом. И он, общительный за всю семью сразу, этим был очень доволен, а как же — всегда есть, с кем пообщаться и перед кем покрасоваться.