Инга - [3]

— Ах…

— И зубов ряда три, а то и четыре. Мишка себе взял, как сдохло оно, и исделал чучело. Но что-то там не соблюл, и пока обратно шли, извонялось все и сгнило. Так что вот тока фотографий и навезли. Теперь они в лаборатории, на биостанции…

— Ах. Вы берите пирожок, Саныч. Инга деточка купила, утром, свежие.

Из зеркала на Ингу смотрела, по ее мнению, совершенно никудышная девица. Плечи широки, талия не тонкая, колени костлявые, будто шишек набила на них.

Она подняла руку, вспоминая, как изогнувшись, спрыгнула с камня красавица в светлом платье — беленькая, воздушная, с тонкими запястьями. Тряхнула копной мелких кудряшек и побежала прямо к Петру. Конечно. Если бы ей, Инге, такие ручки, с такими пальчиками, она б тоже к нему побежала, и уже никуда от него бы.

Встряхнула рукой, изгибая кисть. С ненавистью посмотрела на крепкие смуглые пальцы, косточку на сгибе запястья. Умоляюще глядя в зеркало, забрала руками густые волосы, стянула их на затылке. Глаза сощурились, и лицо стало похоже на медный тазик с распяленным носом.

— Корова, — шепотом сказала Инга отражению. Отвернулась и, сев на кровать, медленно стала снимать белье, стараясь не смотреть на грудь с темными сосками и твердые мальчишеские бедра. Был бы он хоть не художник! Ну, пусть бы летчик какой. А еще лучше ученый. В очках. И разбил бы их в самый первый день, полез купаться и хлоп — кокнул об камень.

Она накинула ситцевый халат и повалилась на теплое покрывало.

И вот он без очков, ничего почти не видит, только руку протягивает, в темноте. Вечером. Это вы, Инга? Это ваша рука, да?

Она зажмурилась и правой рукой коснулась запястья левой, стараясь понять, а какая она, ее рука. Подержав, отпустила, и тихо поведя руку выше, коснулась ситцевой оборки на вырезе халата. Пальцы легли на грудь, шевельнулись.

— Детка!

Вива шла по коридору, предупредительно взывая издалека.

— Детка, ты сейчас будешь дома? Саныч нам рыбы приготовил, надо забрать.

Инга стремительно села, пряча за спину виноватую руку, потом зашарила ею по халату, краснея и стягивая его пояском. Прокашлялась.

Вива, деликатно постукав, возникла в дверях. Оглядываясь в коридор, зашептала:

— Инга, деточка, а давай ты пойди? Я ужасно устала, такая жара, прилягу, а Саныч меня утомил донельзя, и всю дорогу ведь снова станет, об этих своих, со свиными рылами. Он Тоне обещал пакет, и нам. Вот и…

— Я пойду, ба. Ты ложись.

Инга кивнула обрадованной Виве и, дождавшись, когда та выйдет, кинулась к шкафу. Цепляясь за вешалки, вывалила изнутри ворох летних вещей. И мысленно застонав, пихнула все обратно, сваливая без разбору. Черт бы побрал крошечное село, жизнь на глазах у всех. Смотрите, наша Инга среди дня нарядилась, а что ж такое-то, деточка, чего вдруг платье напялила, когда уже два месяца одни и те же шорты не снимаешь?

Загорелой ногой она поворошила брошенные на пол вещи. Да и спрашивать не будут. Просто начнут шептаться, провожая глазами…Гляньте, Света Малыхина платье надела с вырезом, ну так у них же, у Малых, снова тот приехал, с Питера, что тем летом крутил с Валькой из Судака. Валька замужем, так теперь Светка на вахту, значит.

Присев на корточки, Инга вытащила майку, черную, с золотым вышитым цветком на груди. Натянула и влезла в старые шортики. Осмотрев себя, схватила щетку и резко расчесала прямые густые волосы. Ну вот, как это там — компромисс. Достигнут компромисс, как в телевизоре всякие политики говорят. Майки ее сама Вива заставляет менять каждый день. Не забывай, детка, раньше белье покупали дюжинами, не потому что так богаты были, а потому что каждый день вечером сняла и в стирку. Сняла и в стирку. Вот бы еще волосы не лежали дурацкой копной, вроде на голове стог темного сена. Ну ладно.

Инга в последний раз посмотрела на лицо с широкими скулами и квадратным подбородком, на темные глаза, всегда немного прикрытые тяжелыми веками, большой рот с пухлыми губами. И неплохо бы — пухлые, но почему такой прямой, как две сосиски рядом положили!

Чтоб не расстроиться еще больше, отвернулась и, сунув ноги в шлепки, ушла, старательно задирая подбородок. Если ей повезет, Саныч пакет для теть Тони тоже всучит, чтоб отнесла. А если повезет еще больше, сам Петр откроет калитку. Скажет что-нибудь. Улыбнется. Он всем улыбается, пощипывая красивыми пальцами короткую темную бороду. И зачем ему борода, ведь вовсе не старый…

Повезло ровно наполовину. Саныч пакет, нестерпимо воняющий рыбой, ей отдал, но калитку открыла сама Антонина, подхватила, ползая накрашенными глазами по золотому цветку на груди, и ушла, крича в дом сладким голосом:

— Петр Игорич, а вам рыбку пожарить или ухички завтра наварить?

Инга совсем было собралась уходить, не дождавшись даже голоса, но вдруг вышел на крыльцо сам. Улыбнулся яркими в темной бороде губами, кивнул (ей, Инге!), и, вытирая руки полотенцем, ответил, все так же глядя на нее:

— А пожарь, Тонечка, к ужину. Вечером по набережной прогуляюсь и после с удовольствием рыбку схарчу.

Инга повернулась, шагнула одной ногой, другой, следя, чтоб не упасть, так вдруг ослабели колени. И пошла медленно-медленно, повторяя и повторяя про себя эти его слова, что говорил, а смотрел на нее. Вечером. Набережная.