Инга Артамонова. Смерть на взлете - [10]

Ребята воспринимали это должным образом и, не дожидаясь бабушкиных вопросов, давали точные о себе сведения. Как в отделе кадров. А в другой раз при встрече с нами интересовались, как поживает наша бабушка, улыбаясь, восхищались ее участием в них и просили передать ей большой привет.

Стремясь сделать тебе приятное, она даже могла взяться за дело, которое ей вовсе не было знакомо, скажем глаженье брюк: кому она когда гладила! В твое отсутствие она их тебе отутюжит, но отутюжит «трубой», без стрелок, не подозревая даже о том, что они должны быть, и радуясь своей работе, потому что она взялась за дело, которое ей не было привычно, и постаралась его сделать хорошо.

Она была совсем неграмотна, по полчаса выводила свою фамилию в каком-нибудь документе, но она никогда в жизни не нарушила самого главного из своих жизненных правил: не смотреть на человека как на средство для достижения каких-либо целей.

Бабушка отличалась горячностью, но эта горячность вытекала из ее честности, порядочности, бескомпромиссности.

Все эти качества я потом наблюдал в Инге.

У нас в семье принято было всегда открыто выражать свои чувства. Это не всегда служило нам добрую службу, но получалось, что если мы, дети, выражая свои чувства, открывались с лучшей стороны, то поддерживались взрослыми, если с плохой, то тоже имело положительный эффект: о тебе узнавали и могли тебя исправить. Но в другой раз мама нам говорила:

– Не жалуйтесь, когда вас побьют во дворе.

И мы переживали обиды молча. Но зато когда кто-то пытался сравнивать своих детей с внуками нашей бабушки, то наперед можно было сказать, что он не получит преимущества.

Чтобы придать силу своим словам (это когда она нас ругала), бабушка прибавляла к нашему возрасту несколько лет. Например, шестнадцатилетней Инге она могла сказать в этом случае:

– Девке скоро двадцать лет, а все за ней ходишь как за малым ребенком.

Когда же кто-то из нас разбивал во дворе стекло, бабушка искала «оружие» для защиты. Про ту же шестнадцатилетнюю Ингу она в этом случае уже говорила:

– Ребенку всего-то чуть больше десяти лет, а вы штраф с него хотите взять…

Бабушка нередко одним лишь замечанием, одной только фразой выражала большой смысл. Бывало, придет Инга расстроенная из-за чьего-то резкого слова, а бабушка, качнув головой и сомкнув в усмешке губы, скажет спокойно, как бы между прочим:

– Не бойся собаку, которая брешет, а бойся ту, которая молчит.

Заботясь о нас, бабушка понимала, что за ней больше никто не стоит. Она и хозяйка, и друг, и товарищ для своих внучат, их крепость и их меч.

Наш теплый дом

В какую бы точку земного шара меня ни забросила спортивная судьба, я всегда стремлюсь домой.

Из письма Инги к маме

Сегодня к Речному вокзалу в Химках поздно вечером приходит пароход «Роза Люксембург». Нам это не безразлично: на нем приплывает наша мама – она работает в речном пароходстве.

Вечером мы – бабушка, Инга и я – были на пристани. О причал шлепались темные с блестками волны, приятно пахло пароходным дымом и смолой, дул свежий ветер. Мы впились глазами в речную даль, где стали видны сквозь туман расплывчатые огни приближающегося парохода. Это был он.

Нас ожидали лакомства – астраханские арбузы, ягоды, из которых бабушка наварит различные варенья, вяленая рыба… Красотища!

Конечно, это во-вторых. А сейчас мы ждем маму. Почему-то стягивает в горле и глаза начинают чаще моргать. Вот бросили чалку, положили трап, теперь нам можно бежать на пароход.

Мы и сами нередко отправлялись с мамой в длительный рейс, но после того, как однажды ночью баржа налетела на пароход, на котором плыла мама, мама нас с собой брать не стала. Теперь мы ее только встречали.

Мы по ней скучали две недели, но зато не были голодны. Утром с Ингой встанем – бабушка на работе, – чего, думаем, поесть? Начинаем с варенья. Распоряжалась Инга. В две тарелки для первого она накладывает разных сортов варенья, но преимущественно все-таки клубничное, оно вкуснее. Наедались его с хлебом и запивали чаем. Котлеты там разные, рыбу есть с утра совсем не хотелось. А варенье – хорошо!

Ели так, ели, а потом смотрим – варенье-то клубничное в банке почти все кончилось. Инга не придала этому значения, я долил в банку водички.

Собралась как-то бабушка попить «чайкю» с клубничным вареньем. Шасть – и в шкаф, за банкой, достала ее – что-то не то. От изумления открылся рот. Сразу видно – догадалась. А вот когда она сощуривала глаза, это значило – она себя ругала: «Эх, недоварила я…»

На этот раз она сказала:

– Да что ж вы, варенье-то все слопали, а воды налили…

Но больше ничего говорить не стала. Как будто даже улыбнулась глазами. Это значило, что она хотя и не одобряла содеянного нами, но, как умудренный жизнью человек, в душе нас оправдывала: «Пускай посластаешничают, не видели они ничего прежде».

И она, вероятно, начинала представлять, как мы ничего не видели.

«Нюра молодец, – думала Евдокия Федотовна, – что сумела их обеспечить без отца. Всю войну была донором». Сердце Евдокии Федотовны растоплялось от блаженных мыслей. Она в душе не только хвалила Анну, она готова была благодарить всех, даже тех, кто не был причастен к воспитанию ее внучат, за то, что Бог помог им стать на ноги, несмотря на нужду и плохое питание…