Инес души моей - [33]

В Куско всякие следы моего первого мужа затерялись. Его тело, облаченное в пышный наряд Эрнандо Писарро, явно было первым, которое солдаты-победители унесли с поля боя, до того как индейцы сошли с гор и набросились на останки павших. Без сомнения, они удивились, увидев, что в доспехи и серебряный шлем был одет не их командир, а какой-то неизвестный солдат, и, я полагаю, они неохотно повиновались приказу скрыть произошедшее, потому что трусость — последнее, что готов простить испанец. Но все же приказ был выполнен так хорошо, что все следы пребывания Хуана в этом мире были полностью стерты.

Когда стало известно о том, что вдова Хуана де Малаги расспрашивает о нем, со мной захотел познакомиться сам губернатор, маркиз Франсиско Писарро. Для него был построен дворец в Сьюдад-де-лос-Рейес, откуда он, окруженный роскошью, управлял империей коварно и жестко. Но в тот момент губернатор находился с визитом в Куско. Он принял меня в зале, украшенной перуанскими коврами из прекрасной шерсти и резной мебелью. Столешница большого стола в центре, спинки стульев, бокалы, канделябры и плевательницы были из чистого серебра: в Перу серебра было больше, чем железа. Несколько вельмож, мрачные как стервятники, сбившись стайками по углам, перешептывались и с важным видом шелестели какими-то бумагами. На Писарро был облегающий дублет черного бархата с прорезями на рукавах, белое жабо, толстая золотая цепь на шее, туфли с золотыми же пряжками и накидка из куньего меха на плечах. Это был мужчина шестидесяти с лишком лет, надменный, с зеленоватой кожей, седоватой бородой, глубоко посаженными, смотревшими подозрительным взглядом глазами и неприятным фальцетом.

Писарро в кратких словах выразил соболезнования по поводу кончины моего мужа, не упоминая даже его имени, и тут же, сделав неожиданный жест, протянул мне кошель с деньгами, чтобы я не бедствовала, «пока не представится возможность отправиться обратно в Испанию» — так он выразился. В это самое мгновение я, повинуясь внезапному порыву, приняла решение, о котором за всю жизнь ни разу не пожалела.

— Простите, ваше сиятельство, но я не намерена возвращаться в Испанию, — заявила я.

Страшная тень едва заметно пробежала по лицу губернатора. Он подошел к окну и долго стоял там, созерцая город, раскинувшийся у его ног. Я подумала, что он забыл обо мне, и уже начала потихоньку отступать к дверям, но вдруг он, не оборачиваясь, снова обратился ко мне:

— Как, вы сказали, ваше имя, сударыня?

— Инес Суарес, сеньор губернатор.

— И как же вы полагаете зарабатывать на жизнь?

— Честно, ваше сиятельство.

— И скромно, надеюсь. Скромность, особенно женская, здесь в большой цене. Городская управа предоставит вам дом. Доброго дня и удачи.

На этом аудиенция была окончена. Я поняла, что, если я хочу остаться в Куско, лучше перестать задавать вопросы. Хуан де Малага, без сомнения, был мертв, а я — свободна. Я с уверенностью могу сказать, что тот день стал началом моей жизни; все предыдущие годы были лишь разминкой перед тем, что ждало меня впереди.

Потерпи немного, Исабель: вот увидишь, скоро мой беспорядочный рассказ дойдет до того момента, когда наши судьбы с Педро де Вальдивией пересекутся и начнется та история, которую я хочу тебе поведать. До тех пор я была всего лишь безвестной белошвейкой из Пласенсии, чья жизнь ничем не отличалась от жизни сотен и сотен других работящих женщин, которые жили до меня и будут жить после. С Педро де Вальдивией я пережила сказочную историю любви и с ним вместе завоевала целое королевство. И хотя я боготворила твоего отца, Родриго де Кирогу, с которым прожила тридцать лет, рассказывать о моей жизни стоит только для того, чтобы поведать о завоевании Чили, а этот подвиг я совершила вместе с Педро де Вальдивией.

Я поселилась в Куско, в доме, который мне предоставила городская управа по личному распоряжению губернатора маркиза Франсиско Писарро. Дом был скромный, но вполне приличный: с тремя комнатами и внутренним двориком, в центре города, со стенами, увитыми жимолостью. Кроме того, мне дали в услужение трех индианок — двух молоденьких девушек и одну женщину в возрасте, которая приняла христианское имя Каталина и позже стала моей лучшей подругой.

Я решила снова приняться за шитье: это очень ценилось среди испанцев, которые изо всех сил старались продлить век той скудной одежды, что привезли из Испании. Еще я лечила солдат, покалеченных и тяжело раненных на войне, в основном в битве при Лас-Салинасе. Врач-немец, который в одном со мной караване приехал из Сьюдад-де-лос-Рейес в Куско, часто просил меня помочь в самых сложных случаях, и я приходила вместе с Каталиной, которая знала разные снадобья и заговоры.

Между ним и Каталиной установилось что-то вроде соперничества, что не всегда шло на пользу несчастным пациентам. Каталина и знать ничего не хотела о четырех жидкостях, определяющих жизнедеятельность человека, а немец с презрением относился к заклинаниям, хотя часто они оказывались очень действенными. Самым неприятным в этой работе для меня были ампутации — они всегда внушали мне отвращение, но делать их приходилось, потому что, когда плоть начинает гнить, другого способа спасти раненого нет. Впрочем, после таких операций выживают очень немногие.