Инерция страха. Социализм и тоталитаризм - [9]

— Вот видите! Я же говорил! Я же предупреждал! И он радуется, что его не удалось "спровоцировать" на "не­обдуманный" поступок...

Есть еще теория, которую можно назвать "Сама пойдет..."

— Ну что вы! — говорит проповедник этой теории. — Конеч­но, улучшение происходит. Только медленно, под действием объективных законов. Его нельзя ни остановить, ни ускорить. Надо просто ждать. Придет время, все будет хорошо...

Как будто это улучшение происходит само собой, каким-то мистическим образом, без всякого участия людей! Как будто этим улучшением мы не обязаны как раз тем людям, которые отдают ему свою энергию, здоровье, жизнь!

Да, можно просто ждать. Можно упасть в воду и, даже не барахтаясь, ждать пока тебя вытащат. Возможно, что в конце концов и вытащат, — свет не без добрых людей. А возможно, что и не вытащат: не потому, что не захотят, а потому, что не смогут.

Есть еще много отговорок, помогающих интеллигенту уклоняться от поступков, которых требует совесть. Высокопоставленные говорят, что вот-де хорошо "простым людям" — им нечего терять. "Простые люди" говорят: хорошо высокопоставленным — их не тронут. Один как раз заканчивает диссер­тацию, другой не хочет "подвести" начальника, третий боится сорвать заграничную командировку. Молодой считает, что он слишком молод, старый — что он слишком стар.

Все эти оправдания не стоят ломаного гроша, они рассыпа­ются при первой же попытке серьезного и честного размышле­ния. Но интеллигент и не хочет размышлять серьезно и честно, он предпочитает сохранять эти декорации, прикрывающие его страх и глубокий душевный надлом. И он осторожно пробирается между ними, чтобы не задеть и не разрушить их нечаянно. А к тем, кто разрушает декорации, кто подает пример честного и мужественного поведения и ставит интеллигента перед нравственным выбором, он испытывает порой настоящую ненависть, ибо такие люди нарушают его покой. Он не только лжет и боится, он не хочет перестать лгать и бояться — так он привык, так ему удобнее и спокойнее. Это — глубочайшее нравственное падение.

Нравственность. Совесть. Честь. Странное у нас отношение к этим понятиям. Нельзя сказать, что мы отрицаем их вовсе, относя к буржуазным предрассудкам. Нет. Но мы считаем эти понятия какими-то несерьезными, старомодными, "немарксистскими". Дескать, выплавка чугуна и стали — это серьезный фактор, это — базис, это важно для общества. А всякая там нравственность — это так, надстройка... Однако бывает, что с выплавкой чугуна и прочим "базисом" дело обстоит более или менее благополучно, а препятствием для нормального развития общества является именно массовое забвение некоторых элементарных нравственных принципов.

Именно так и обстоит дело у нас. Если заграничные тряп­ки для нас дороже чистой совести, если, боясь неприятностей по службе, мы способны предать товарища, — мы недостойны называться людьми и не заслуживаем человеческой участи.

Мы вовсе не должны требовать друг от друга какого-то героизма, какого-то необыкновенного мужества. Но разве не мы сами являемся источником лжи и лицемерия! Разве честные люди не могли бы договориться между собой просто быть честными, если бы они этого действительно хотели? Разве мы делаем хотя бы то, что вполне в наших силах? Нет, мы предпочитаем находить отговорки, мы предпочитаем без остатка погружаться в мелочные эгоистические заботы и не думать о долге и совести, о жизни и смерти, мы предпочитаем голосовать за неправду и, возвратясь домой, спокойно лгать своим детям, что мы — честные люди. 

Морально-политическое единство

Последний советский гражданин, свободный от цепей капитала, стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши, влачащего на плечах ярмо капиталистического рабства.

И. Сталин⁴

 Годы, последовавшие за 1968-м, были годами поляризации. Выкристаллизовалась категория людей (численно крошечная), которые отказались принять основной принцип тоталитариз­ма: подавление прав личности; их окрестили пришедшим с Запада именем "диссиденты". Остальные вернулись в лоно тоталитарного большинства. Общество безмолвно и безучаст­но наблюдает, как власти расправляются с диссидентами.

Я помню, как осенью 1972 года я обращался к одному известному астрофизику Икс с просьбой помочь астроному Крониду Любарскому, над которым вскоре должен был состоять­ся суд. К.А. Любарский, автор нескольких десятков научных работ и бывший председатель Московского астрономическо­го общества, был арестован за участие в издании "Хроники те­кущих событий". От академика Икс я просил немногого: напи­сать для суда характеристику Любарского как ученого. Я знал по опыту других политических процессов, в частности по про­цессу математика Р.И. Пименова, что такая характеристика, подписанная видным ученым, академиком, способствовала бы смягчению приговора. Икс принадлежал к числу первых академиков - подписантов, и это давало мне основания наде­яться на положительный результат моей миссии. Однако на­деждам не суждено было оправдаться. Времена переменились. Академик отказался написать характеристику.

Кронид Любарский был осужден на пять лет строгого ре­жима. Он — тяжело больной человек, у него ампутирована большая часть желудка. Каждый день пребывания в тюрьме для него — пытка.