Индустрия счастья. Как Big Data и новые технологии помогают добавить эмоцию в товары и услуги - [47]

Однако в 1977 году, когда Маргарет Тэтчер уже два года стояла во главе партии, на конференции, что было в какой-то степени неожиданно, стали звучать голоса молодых людей. Уильям Хейг, 16-летний школьник с заметным норвежским акцентом, обратился к собравшимся с речью, заслужившей признание обычно строгой аудитории, в том числе и женщины, которой предстояло в течение последующих 11 лет возглавлять правительство.

Оплакивая социальное государство лейбористского правительства, которое было в то время у власти, молодой человек обратился к аудитории: «Большинству из вас переживать не стоит – половины из вас не будет здесь через 30 или 40 лет». Он продолжал искать суть социалистической угрозы. Юноша сказал: «В Лондоне я знаю, по крайней мере, одну школу, в которой ученику можно победить на соревнованиях только один раз, иначе другие ученики будут казаться хуже на его фоне. Это классическая иллюстрация социалистического государства, и с каждым новым лейбористским правительством мы все ближе к нему».

Через 20 лет Хейг стал новым лидером своей партии. Ему не посчастливилось победить на выборах, как его предшественнице в 1980-х годах. Однако, без сомнения, он был восхищен результатами, которых добилось британское общество в это время. После 20 лет нахождения сторонников политики Тэтчер у власти «социалистическое государство» почти исчезло, особенно во время лейбористского правительства во главе с Тони Блэром. В западном мире закрепился принцип поддержки интересов деловых кругов и свободного рынка. Казалось, история Хейга про школьные соревнования произвела настолько сильное впечатление на политиков, что теперь они как никогда призывают участвовать в спортивных состязаниях.

В течение долгого экономического подъема с начала 1990-х до банковского кризиса 2007–2008 годов спорт оставался беспрекословной добродетелью для многих политических лидеров. Проведение в разных городах Великобритании международных спортивных соревнований, таких как чемпионат мира по футболу и Олимпийские игры, стало настоящим успехом для политической элиты, потому что они могли греться в лучах славы профессиональных атлетов. Например, премьер-министр Тони Блэр был приглашен на известную телепрограмму, посвященную футболу, на BBC, чтобы в неформальной обстановке обсудить игру любимого полузащитника. Его преемник, Гордон Браун, произнося речь в свой первый день на Даунинг-стрит, 10, заявил, что его школьная команда по регби всегда остается его источником вдохновения. И когда в 2008 году авторитет Брауна начал падать, он возвратился к оригинальным идеям Хейга, делая акцент на спорте с сильным соревновательным духом. Браун заявил: «Эту атмосферу мы хотим привнести в школы, увеличивая не количество медалей, а приумножая соревновательный дух».

Однако не всегда подобные спортивные метафоры уместны. Рост инфляции исполнительной властью объяснялся поддержкой «уровня игрового поля» в «войне за таланты». В 2005 году появилось интервью, где говорилось об увеличивающемся неравенстве, в котором Тони Блэр заявил, что «у меня нет жгучего желания узнать, что Дэвид Бекхэм стал зарабатывать меньше денег», хотя футбол не имеет никакого отношения к изначальному вопросу [151].

Даже после грандиозного провала в 2008 году неолиберальной модели политический класс Великобритании прибегнул к этой риторике, утверждая, что «глобальная гонка» требует уменьшения благосостояния и отказа от регулирования рынка рабочей силы. Обезопасить «конкурентоспособность» как определяющий фактор в культуре бизнеса, городов, школ и всей нации (потому что она означает победу над международными конкурентами) – это лозунг эры посттэтчеризма. Науку победы, будь то в бизнесе, спорте или просто в повседневной жизни, в настоящее время используют бывшие спортсмены, гуру бизнеса и статистики, применяя спортивные методы в политике, опыт войны в стратегии бизнеса, а уроки жизни в школах.

Однако как бы молодой Хейг ни представлял себе будущее через 30 или 40 лет, одну определяющую тенденцию ни он, ни кто другой предугадать не смогли. Она заключается в том, что конкуренция и ее культура, включая дух соревнования в спорте, тесно связаны с расстройством, о котором мало говорили в 1977 году, но который стал основным политическим вопросом к концу XX века. Незадолго до начала 1980-х годов западные капиталистические страны пребывали на этапе перехода в новую эру психологического менеджмента. Этим нарушением была депрессия.

Одним из способов исследования связи между депрессией и конкурентоспособностью является изучение статистических корреляций между коэффициентом диагностирования и уровнем экономического неравенства внутри общества. Так или иначе, функция любого соревнования заключается в создании неравного результата. В странах, где неравенство выражено не столь сильно, например в Скандинавии, зафиксирован довольно низкий уровень депрессии и более высокий уровень благополучия, в то время как в регионах, где неравенство сильно, например в США и Великобритании, наблюдается более высокий уровень депрессии [152]. Кроме того, статистика подтверждает следующее: относительная бедность, то есть бедность относительно других, может привести к абсолютной бедности, а чувство неполноценности и страха, наряду со стрессом из-за беспокойства о деньгах, увеличивает депрессию. По этой причине эффект неравенства в депрессии больше ощущается в соответствии со шкалой дохода.