Через три дня бригадный командир завязал настоящий бой по всем правилам войны и применительно к особенностям афганцев. Неприятели заняли невыгодную позицию среди холмов, и движение множества зелёных знамён предостерегало, что местные племена пришли на помощь регулярным войскам афганцев. Полтора эскадрона бенгальских улан представили лёгкую кавалерию, а два орудия, взятые напрокат у отряда, находящегося в тридцати милях отсюда, артиллерию.
— Если они устоят, а я почти уверен, что так будет, — сказал командир, — то у нас выйдет такое сражение, что будет на что посмотреть. Каждый полк должен выступить со своим оркестром, а кавалерию будем держать в резерве.
— В этом только и будет состоять резерв? — спросил кто-то.
— Только в этом. Нам нужно зажать их сразу, — ответил командир, бывший необыкновенным командиром и не веривший в значение резерва, когда дело касалось азиатов.
И действительно, если бы британская армия во всех своих мелких стычках ожидала резервов, граница нашей империи проходила бы на Брайтонском побережье.
Бой должен был быть образцовым.
Три полка, своевременно занявшие позиции на высотах, выйдя потом из трех ущелий, должны были развернуться от центра вправо и влево около того, что мы будем называть афганской армией, собравшейся тогда на краю плоской долины. Таким образом, будет видно, что три стороны равнины находятся в руках англичан, а четвёртая составляет собственность афганцев. В случае поражения афганцы побегут за холмы, где огонь их соплеменников прикроет их отступление. В случае победы те же племена со всей силой обрушатся на англичан, чтобы привести их в замешательство.
Пушки должны были срывать голову каждой сомкнутой колонне афганцев, и кавалерии, находящейся в резерве на правой стороне, предстояло не допустить беспорядка, обыкновенно возникающего при атаке. Бригадный командир избрал себе место на скале над равниной, чтобы наблюдать за битвой, развёртывавшейся у его ног. «Передовому и Тыльному» надлежало выйти из среднего ущелья, гуркасам — из левого и горцам — из правого, так как левое крыло врага казалось более сильным. Не каждый день случалось идти на афганцев так открыто, как в этот раз, поэтому бригадный решил не упускать случая.
— Если бы нам немного побольше людей, — жаловался он, — мы окружили бы этих тварей и раздавили бы их окончательно. А теперь боюсь, что нам удастся только прихлопнуть часть, когда они набегут. Досадно, очень досадно.
«Передовой и Тыльный», наслаждавшийся полным покоем в течение пяти дней, начал несколько приходить в себя, несмотря на дизентерию. Но люди не чувствовали себя счастливыми, потому что не знали ещё, какая будет у них работа, а если бы и знали, то не сумели бы сказать, как с ней справиться. В эти пять дней, в которые старые солдаты могли бы выучить их военному делу, они вспомнили свои злоключения — как тот или другой был жив на рассвете и перестал существовать уже в сумерки, или как кричал кто-нибудь, борясь за жизнь, умирая под ножом афганца. Смерть на войне была чем-то новым и ужасным для людей, привыкших видеть обычное умирание в постели от болезни. Даже тщательный уход в лазаретах не приучил их относиться к этому с меньшим ужасом.
На рассвете затрубили трубы. «Передовой» некстати переполнился энтузиазмом и выступил, не дождавшись даже чашки кофе с бисквитом. В награду он мёрз под ружьём, пока другие полки собирались не торопясь. Горцы особенно не любят торопиться даже тогда, когда это необходимо.
Солдаты «Передового» ждали, опираясь на ружья и прислушиваясь к протестам пустого желудка. Полковник изо всех сил старался исправить ошибку и устроил так, что кофе был готов как раз в то время, когда солдаты двинулись с оркестром впереди. И все-таки «Передовой» пришёл на свою позицию за десять минут до назначенного времени. Его оркестр свернул направо, дойдя до открытого места, и отступил назад за маленькую скалу, продолжая играть, пока проходил полк.
Зрелище было не из приятных, особенно для непривычного взгляда, так как вся нижняя часть долины казалась заполненной раскинувшейся армией, состоявшей из нескольких полков, одетых в красные мундиры и вооружённых, несомненно, ружьями с пулями Мартини-Генри, которые взрывают землю на сотню шагов впереди. По такому, как оспой изрытому, пространству должен был пройти полк, после чего он открыл бал общим глубоким поклоном свистящим пулям. Едва ли сознавая, что делают, солдаты сделали залп из ружей, машинально приложив ружья к плечу и нажимая собачку. Выстрелы могли спугнуть нескольких часовых на холмах, но, конечно, не произвели никакого впечатления на вражеский фронт, и только шум их заглушил команду.
— Боже мой! — сказал командир, смотря со своего места на скале. — Этот полк испортил весь вид. Поторопите остальные и выдвиньте пушки.
Но пушки, обстреливая вершины, сосредоточили огонь на небольшом глиняном укреплении, напоминавшем осиное гнездо, и стали без помех обстреливать его на расстоянии восьмисот шагов, к большому неудовольствию засевших в нем неприятелей, не привыкших к этому дьявольскому изобретению.
«Передовой и Тыльный» продолжал идти вперёд, но уже сокращённым шагом. Где все другие полки и почему эти негры используют пули Мартини? Солдаты инстинктивно повиновались команде, ложась и стреляя наобум, пробегали некоторое пространство вперёд и снова ложились по правилам. Каждый чувствовал себя при этом безнадёжно одиноким и жался к товарищу, как бы ища у него защиты.
