Индийская принцесса - [3]

Нет, гораздо лучше держаться от Гулкота подальше, дав друзьям возможность вспоминать о нем с теплым чувством и надеяться на встречу с ним. Может статься, впоследствии, когда он состарится – когда все они состарятся и ничто уже не будет иметь особого значения для них, ведь жизнь почти прожита и все плохое забыто, – он ненадолго посетит Гулкот, чтобы поговорить о былых днях с теми, кто еще будет его помнить. И чтобы в последний раз совершить жертвоприношение Дур-Хайме.

Позже, когда свет дня померк и начали сгущаться зеленоватые сумерки, Аш остановил лошадь, повернулся в седле и посмотрел на горы, погрузившиеся в тень и прорезавшиеся фиолетовыми силуэтами на фоне вечереющего сине-лилового неба. Одно скопление оснеженных пиков все еще сияло в последних лучах заката: вершины Дур-Хаймы, нежно-розовые в сумерках… Далекие Шатры. Пока он смотрел, теплый розовый цвет поблек, пики один за другим окрасились в лавандовый и под конец закатные отблески остались только на Таракаласе, «Звездной башне». А потом и они вдруг погасли, и вся длинная горная гряда утратила резкость очертаний и растворилась в сверкающей звездами ночи.

На Аша нахлынули воспоминания. Почти бессознательно он спешился, сложил ладони и, склонив голову, как в былые времена на Королевском балконе, произнес старую молитву с просьбой о прощении за «ограниченность природы человеческой».

– …Повсюду ты, – чуть слышно говорил Аш, – но я тебе свершаю поклоненье здесь. Бесформен ты, но поклоняюсь я тебе в сих формах. Ты не нуждаешься в хвалах, но возношу тебе молитвы и хвалы.

Первое дуновение ночного ветра пронеслось над опаленными зноем терновыми кустами и принесло аромат хвои и дыма. Аш снова сел в седло, тронул поводья и медленно двинулся дальше, чтобы присоединиться к Махду, Гул Базу и саису Кулу Раму, которые поехали вперед и к настоящему времени уже выбрали место стоянки и занялись приготовлением ужина.

Если бы они двигались с такой же скоростью, как на пути из Бхитхора, то достигли бы Равалпинди меньше чем за неделю. Но Аш не видел необходимости торопиться. Поскольку температура воздуха на равнине никогда не опускалась ниже сорока трех градусов днем и тридцати девяти в самый прохладный час ночи, а Махду изнемогал от усталости и страдал от натертых седлом ссадин, они двигались неспешным шагом, пускаясь в путь в два часа пополуночи и останавливаясь на привал перед самым восходом солнца, чтобы отдыхать до двух часов следующего утра.

Таким образом, покрывая в среднем по двадцать пять миль в день, они проделали заключительную часть путешествия. И на рассвете последнего дня месяца мая увидели впереди Равалпинди и нашли Уолли, встречающего их (как он встречал каждое утро последние восемь дней) у третьего мильного камня на Пиндско-Джеламской дороге.

Аш отсутствовал восемь месяцев, в течение которых говорил по-английски, наверное, не более полудюжины раз, а все остальное время разговаривал, думал и видел сны на языке своей приемной матери Ситы.

В июне в Пинди лучше не соваться. Нещадная жара, ослепительный блеск солнца и пыль превращают город в ад, и люди, по роду службы привязанные к конторе, казарме или плац-параду, зачастую становятся жертвами неприятного разнообразия болезней, вызванных жарой, начиная от теплового удара и кончая москитной лихорадкой.

Гигантская мелия во дворе бунгало Уолли была серой от пыли выжженной равнины, и, когда дул знойный ветер, листья дерева не шелестели, а сухо щелкали, точно игральная кость в кожаном сосуде для встряхивания, или стучали, как иссохшие кости скелета. Горы больше не были видны, скрытые облаками пыли и знойным маревом.

– Каково это – снова стать простым лейтенантом после восьми месяцев важничанья в должности капитана, облеченного властью над бессчетными тысячами? – с любопытством поинтересовался Уолли.

– Скучно, – сказал Аш. – Скучно, но спокойно. Как по-твоему, сколько пар носков мне взять?

Со дня возвращения Аша прошла почти неделя, и он снова готовился отбыть из Равалпинди, на сей раз в отпуск. Он должным образом явился в штаб армии, где коротко доложил о выполнении задания и подробно рассказал о недостойном поведении раны некоему полковнику Дортону, который заслужил прозвище «Соня» благодаря привычке засыпать в рабочие часы в конторе. Полковник подтвердил свое полное соответствие прозвищу и просидел все время доклада с закрытыми глазами, которые открыл через две минуты после того, как доклад был закончен, уставился затуманенным взглядом в точку пространства между собой и Ашем и промямлил, что мистеру Пелам… э-э… Мартину следует явиться в департамент генерал-адъютанта, где майор Бойл поручит ему новое задание.

Но предсказание окружного инспектора в Динагунже оказалось верным. Никакой особой причины для спешного возвращения Аша в Равалпинди не было. Майор Бойл лежал с тяжелым приступом дизентерии, а больше никто в департаменте генерал-адъютанта, похоже, слыхом не слыхивал о лейтенанте (а впоследствии капитане) Пелам-Мартине и тем более не имел для него никаких приказов. Судя по всему, он вполне мог не приезжать: после того как Аша лишили почетного звания, которое он носил последние восемь месяцев (и после отправки немедленного уведомления об этом в бухгалтерию), никто не знал толком, что с ним делать дальше. Аш попросил позволить ему вернуться в свой полк, но ему довольно резко ответили, что такие вопросы решает командующий корпусом разведчиков, который пришлет за ним, когда сочтет нужным.