Индия. Записки белого человека - [30]

— Господи! — выдохнул я и почувствовал, что плачу. Мне было жалко собственных ног.

Я сидел, упершись подбородком в ладони, и думал о своей никчемной жизни. Зачем было ехать в Кодайканал и жрать грибы?! Зачем вообще вести себя как незрелый юноша? Так я корил себя, пока не пришла мысль, что Христос на картине Крамского должен был размышлять примерно о том же. Он был так же одинок, как я, и вокруг простиралась такая же пустыня, как вокруг меня.

За этими мыслями я не сразу заметил идущего по дорожке человека в длинном плаще.

— Вы ели грибы? — строго спросил мужчина.

Я кивнул и решил ничего не говорить, пока не последует продолжение.

— Пойдемте сыграем. — Мужчина махнул рукой в сторону гостиницы, на которой к этому времени загорелась неоновая вывеска «Казино», и, взяв меня под руку, повел к богато украшенному входу.

Даже мысль об игре была мне противна, и я быстро замотал головой.

— А почему тогда наркотики запрещены, а казино нет? — спросил на ходу незнакомец. — Вы ведь за запрет наркотиков, так?

Я не знал, что ответить. Да, пожалуй, я был за запрет наркотиков. Особенно грибов.

— В таком случае вы — убийца! — сурово сказал мужчина в плаще. — К игре привязываются и быстрее, и крепче! Знаете, сколько этих кончает с собой ежегодно? — Слово «этих» мой спутник произнес с презрением и для ясности на ходу кивнул на сверкающий вход в игорный дом. И словно подчиняясь кивку, дверь распахнулась и из нее выполз ящер с петлей на шее. Он многообещающе улыбался и всем своим видом приглашал зайти внутрь. На груди у него болталась табличка с не до конца понятным рекламным текстом: «Все, кто ест грибы, также покупают фишки для игры в „очко“, рулетку и покер!»

— Кто сказал, что казино — хорошо? Грибы — плохо! — пробормотал я. И рассказал грустную историю о двух наркоманах — друзьях своей юности. Ничего в той истории не было особенного: жили, употребляли и в конце концов оба умерли. Но затесался туда один смешной эпизод. Однажды, забив «стрелку» двум подружкам в Парке культуры и отдыха, друзья перед свиданием наелись мухоморов. И вскоре им стало не до девушек: со страшной диареей (или, по-простому, поносом) наркоманы оказались в летнем туалете неподалеку от места встречи. Они сидели рядом и спорили, кто из них двоих кому чудится, когда в туалет зашел дворник с совершенно белыми глазами и, глядя на молодых людей, удрученно произнес: «Надо же, и здесь статуи!» После чего достал носовой платок и принялся смахивать пыль с до смерти перепугавшихся наркоманов. После этого происшествия мухоморов они не ели.

Я вспомнил об этом давнишнем случае скорее всего из-за словечка «очко» в рекламе казино.

Мой рассказ отчего-то расстроил незнакомца в плаще.

— Дураки твои друзья, — неожиданно резко сказал мой собеседник. — Жрали что ни попадя. Дай мне две! — обратился он к ящеру.

Ящер приподнял табличку и достал из нагрудного кармана две дюжины грибов. Человек в плаще разом заглотил их и показал мне синий язык.

— Запомни, запрет на наркотики выгоден властям! — важно изрек он. — Именно власти получают львиную долю прибылей от нелегальной торговли!

Ящер согласно закивал, а мужчина полез в кошелек и достал визитку. «Дон Хуан, эсквайр» — было написано на картонном прямоугольнике.

— Что я сделал?

— Ты съел грибы.

— Зачем?

— Ты хотел испытать новые ощущения. В Индии это принято.

— Мне было плохо.

— Значит, тебе не стоит повторять эксперимент.

— Что я должен сделать сейчас?

— Очиститься.

Я очнулся оттого, что разговаривал сам с собой — даже голос успел услышать.

— Очиститься! — произнес я еще раз и понял, что действие грибов подходит к концу.

Во всем теле чувствовалась слабость. Но не обычная слабость, какая случается во время болезни, — иная, проникающая в самые дальние уголки организма и наполняющая его безволием и нежеланием жить. Слабость рождала страх: любой порыв ветра мог подхватить меня и унести в пропасть. Я сидел в кресле, боясь пошевелиться, и смотрел вниз, в темноту. В городе горели костры, отсюда казавшиеся огромными. Линии кварталов превратились в городские стены, на углах которых выросли сторожевые башни. И хотя костры отбрасывали свет на сотни метров, я не мог разобрать, что происходит вокруг них. Во мне отчего-то крепла уверенность, что там творится что-то нехорошее, и я — один из участников действия.

И меня захлестнула волна стыда, словно я сделал что-то, чего делать ни в коем случае не должен был. А еще я почувствовал чью-то грусть за себя — такого взрослого и такого непутевого. Эта чужая грусть помогала пережить обжигающий стыд. Не провалиться сквозь землю, не броситься в пропасть…

Я поднял глаза и в уже почти черном небе увидел женское лицо. Женщина смотрела прямо на меня. Ее волосы развевались под невидимым ветром, черты лица были спокойны, а глаза — грустны.

— Прости меня, Господи! — вырвались из меня слова мольбы. — Прости, пожалуйста…

Женщина чуть заметно, самыми уголками рта, улыбнулась.

И тут я заметил, что она очень похожа на мою бабушку, когда той было двадцать лет. Юная бабушка грустно смотрела на меня с индийского неба, как с моей любимой фотографии, сделанной в середине двадцатых годов прошлого века.