Индия. Записки белого человека - [29]

Тогда или чуть раньше возникли удары таблы[17]. Инструмент, явно попавший в руки к неумелому музыканту, издавал простейшие звуки. Их монотонность действовала на нервы и вселяла тревогу. Все мое тело, оставленное где-то далеко за пределами лабиринта, бил озноб. Это ощущение и стало той ариадниной нитью, ухватившись за которую, я вывел сознание назад.

Я лежал в кровати, обливаясь холодным потом и дрожа всем телом. Лежать было нельзя и глаза закрывать нельзя! Мне пришлось долго себя заставлять подняться и выйти из дома. Кругом не было ни единой живой души. Лишь Гошка сидел в пластмассовом кресле у самого края пропасти с неподвижным и бледным лицом, напоминавшим маску театра кабуки. Я устроился рядом. Гошка показывал пальцем куда-то в пропасть и беззвучно трясся от смеха. «Земля разъята!» — наконец удалось ему выдавить из себя. Я долго не мог понять, что он имел в виду. И вдруг, в очередной раз взглянув на уже заметно потемневшую землю, вздрогнул: все видимое глазу пространство — от подножия горы до горизонта — было разбито на правильные шестиугольники, которые свободно ходили вверх-вниз друг относительно друга. То есть не было на земле места, куда можно было бы безбоязненно поставить ногу. Я хотел спросить Гошку, такова ли его «разъятость», но он снова исчез.

Все, что я знал о магических грибах, было вычитано на заре перестройки у Кастанеды. В том мире действовали таинственные колдуны-брухо, имелся свой дьявол — дымок, люди представлялись фосфоресцирующими сферами, велись энергетические сражения… За спиной обычной и неинтересной жизни пряталась опасная и манящая реальность. Стоило чего-нибудь сожрать или покурить, как она тотчас же выходила на свет и срывала покров обыденности.

В Кодайканале ничего такого не было. Мистика Кастанеды здесь свелась к простейшей геометрии. То ли грибы были другими, то ли мы с Гошкой не тянули больше чем на демонстрацию среднего землетрясения.

Я вспомнил Мексику и затосковал. Одна Чичен-Ица чего стоит! Там зараз отрубали головы тысячам людей. И делали это без всяких стимуляторов.

Грибов я мог вволю наесться, пока жил в Штатах. Там не знают ни опят, ни маслят, ни моховиков: магические — для души, шампиньоны — в пищу. И точка! Осенью на Кейп-Коде (том самом Тресковом мысе, которому Иосиф Бродский посвятил колыбельную) вырастают несметные полчища подосиновиков. Приезжаешь, за пару часов набиваешь багажник и возвращаешься с добычей домой. И так каждую осень. Одной поездки хватало на год.

Однажды после тамошней грибной охоты я шел с двумя корзинами подосиновиков и встретил американскую пару.

— Это у вас что? — нерешительно поинтересовался мужчина.

— Грибы, — ответил я.

— Вы их курите или жуете? — озадаченно спросила женщина. Мне стало жалко американцев, и я пригласил их на обед, но они в испуге замотали головами и поспешно удалились. Для них съесть мой грибной суп было в такую же диковинку, как для меня накуриться их грибами.

Впрочем, у меня и с «травой» были непростые отношения. На протяжении двух лет в Бостоне по субботам компания русских программистов пыталась меня приобщить к марихуане, но та на меня не действовала. Я старательно втягивал дым, несколько секунд ждал обещанных чудес и разочарованно передавал «косяк» по кругу — мол, напрасно продукт переводите! И лишь однажды, возвращаясь на машине с субботних посиделок, я обнаружил, что не знаю, ни где нахожусь, ни куда еду. С безнадежным упорством я пытался вспомнить, что́ я уже проехал, а что еще нет. Отчаявшись найти ответ на свой вопрос, я остановил машину, включил радиоприемник и, настроившись на бостонскую волну, стал слушать новости. Передавали репортаж о забастовке шахтеров в Перу. Либеральная радиостанция явно была на стороне рабочих. В паузах между фразами диктора явственно слышались крики толпы, скандировавшей по-русски: «Идет руда! Даешь продукт труда! Идет руда! Руда туда-сюда!»

После этого я стал бояться «травы» и перестал ездить к программистам.

Если бы не Гошка, вряд ли я отважился бы на грибы. Я и вообще-то всегда был против наркотиков.

В темнеющем небе поднималась ущербная луна. Она была неяркой и злой. От ее бледного света стало сыро и холодно. Я зашел в комнату за одеялом и по пути заглянул в зеркало. Из рамы на меня смотрел мужчина с отвратительными красными пятнами на лице и мешками под глазами. Незнакомец еще некоторое время понаблюдал за мной, потом повернулся и пошел к двери. Я подождал, пока он выйдет, и тоже отправился наружу. На ходу набросил на себя одеяло и вернулся к пластмассовому креслу.

Не только земля — облака, закатное солнце, даже воздух! — все выглядело чужим. Небо тоже было «разъято», и фрагменты имели вес. То здесь, то там в воздухе висели багровые капли, словно частицы заходящего светила, а сам воздух колыхался, как кисель.

Справа внизу лежал холм, напоминавший хребет закопанного в землю ящера. Я посмотрел на него — под моим взглядом холм зашевелился и пополз ко мне. Деревья на его вершине, как по команде, наклонились и стали похожи на жесткую шерсть. Чудище отчетливо приближалось!

Я торопливо отвел взгляд от пропасти и уставился в бетонную дорожку под ногами. Бетон был старый и потрескавшийся. Чем пристальнее я всматривался в его рисунок, тем отчетливее видел, как на поверхности проступают фигуры многоруких индийских богов. Кали с высунутым языком и ожерельем из человеческих черепов стояла, ухватив одну из четырех рук бога-разрушителя Шивы, а его кобра тянулась к летящему по небу человеку-обезьяне Хануману. Еще дальше царственный Вишну восседал на человеке-птице Гаруде. Из толпы выглядывали Парвати и Лакшми. Были там и боги, которых я не знал. И было их множество! В центре, прямо между моими стопами, пританцовывал Ганеша — мальчик со слоновьей головой. Остальные фигуры из индуистского пантеона мерцали и вращались вокруг него. Чем дольше я смотрел, тем быстрее становилось вращение. В конце концов у меня начала кружиться голова. Я изо всех сил пытался остановить эту чертову карусель и, кажется, преуспел — вращение прекратилось, и вместе с ним исчезли фигуры. Там, где только что кривлялись зверские рожи, теперь были видны лишь трещины в бетоне. Правда, победа моя была пирровой: трещины на глазах становились шире, и вскоре из них повалил дым. Ноги исчезли в его клубах и начали удаляться. И вновь я бросился в бой и попытался вернуть реальность! Это было похоже на борьбу тонущего с волнами: на мгновение удается вынырнуть и разглядеть далекий берег, но тотчас новый вал накрывает тебя с головой. В одно из таких «выныриваний» мне открылось, что ноги у меня ужасно грязные. Мало что до сих пор доставляло мне такое огорчение, как эта грязь! Я вглядывался в черные пятна на ногах до тех пор, пока не понял, что никакая это не грязь, а обгоревшие и обуглившиеся участки кожи. На глазах их становилось все больше! Стали видны кости…