Индивидуум-ство - [4]

Закрываю дёргающиеся глаза.

Сосредотачиваюсь на мыслях о том, что сосредоточение на мыслях – дело смутное, дело затягивающее, дело опасное.

Время в пути до точки «А» – 37 минут.

Дом-точка «А»-хорошо.

В моей однушке. Съёмной.

В старой пятиэтажке. Чуть протекающей.

Не в пешей доступности от метро. С одной разбитой дорогой через промзону, шиномонтаж и мусорную свалку. С отрезком пути, на котором ежедневно, как стемнеет, разит жжёным и гниющим. С соседом-пустырём, чей рассвет рождается в лёгкой дымке, так похожей на туман, но совершенно не похожей по сути своей на туман. С видом на живописное, не замерзающее даже зимой озеро, способное вырастить у безрассудных пловцов дополнительные пальцы на ногах и руках.

Хорошо дома.

Дома сериал. В сериале – двадцатый век и банды. Скачки. Сигареты. Кепки. Острые скулы. Пиф-паф. Нет человека – нет проблем.

Сериал интересен ровно настолько, насколько неинтересна моя жизнь.

Ощущая себя в обособленном подразделении рая, сидя по-турецки, я жую пельмени со сметаной и зеленью. Пиф-паф! Одна пельмешка – двенадцать граммов радости. Точно в цель!

Вку-у-усно.

Ую-ю-ютно.

Свет приглушён.

Классное место, да?

Классное.

Не то что на работе.

На работе нельзя пахнуть пельмешками.

Моветон.

На работе надлежит пахнуть духами, напоминающими освежитель воздуха: японская лилия, майский ландыш, морская свежесть. Отгонять своим запахом недоброжелателей – как скунсы и бабы из бухгалтерии. Боевые стрелки малевать. Багровой помадой намекать на литры выпитой крови.

Какие такие пельмени?

Неожиданно и бесцеремонно – рай застилают тучи. С треском гаснет лампа накаливания. Телефон оживает входящим звонком, неизвестным номером.

Кому и что нужно в такое время? Кому и что нужно в любое время?

Сбрасываю.

Спасаюсь.

Укрываюсь.

Отказываюсь ощущать себя голой, уязвимой, обязанной отвечать, реагировать, лгать, поддерживать разговор типичными «угу», «ну да», «ничего себе», «мама, у меня всё нормально, честно-честно – всё нормально у меня, всё по-прежнему». Предпочитаю возвести баррикаду из двуязычной раскладки и пулять оттуда сообщениями; быть ветераном поколения мессенджеров, заплутавшим во всемирной сети; держать над головою фосфоресцирующий плакат:

не тревожьте нас. не трогайте.

просто разрешите свернуться эмбрионами в своих скорлупках.

просто разрешите в своих скорлупках выть от одиночества, добровольно принятого и ненавистного.

Оповещение о пропущенном вызове – как неразорвавшийся снаряд.

Чёрным списком закапываю под землю, чтобы не бахнуло.

вторник

В шесть утра гремит будильник.

Я резко просыпаюсь с мыслью: проклятая работа.

Чищу зубы с мыслью: проклятая работа.

Закидываю в себя бутерброд с мыслью: проклятая работа.

Запираю металлическую дверь. Играю набором ключей. Почёсываю веснушчатый кончик носа: из гниющего подвала тянет канализацией и плесенью. Я бы пошутила на ежегодном собрании, мол, ещё месяц – и мы тоже принесём отличный урожай грибов, но уверена, что моя шуточка не придётся местным обитателям по вкусу.

– Доброе утро, – говорю я соседке, выслеживающей на лестничной площадке агентов и шпионов.

– Угу, – отвечает она со скептицизмом. – И где оно доброе? В телевизоре? Вы хоть в курсе, что в мире нашем творится? Разврат! Безобразие! Гоморра!

Вдоль длинной батареи короткого подъезда стелются холмы колясок, курганы мусорных пакетов, грядки с не проросшим самоуважением жителей дома.

Нервная, выхожу на улицу.

Тучи черны, тяжелы и плодовиты. Некто, сидящий верхом на тёмном серпантине, наверняка хохочет да приговаривает: споткнись о выбоину, человечек, и хлебни сполна грязевого смузи. закуси обёрткой от конфетки. вот она, кстати, валяется неподалёку, танцует в ливнёвках.

Протяжно воют водосточные трубы.

Недосыпание ставит подножки.

Колея задаёт русло.

В такую погоду – только топиться.

Озлобленная, проваливаюсь в дорожные бассейны со стекольчатым дном почти по щиколотку. Ощущаю, как чрез подкладку и блузку просачивается кислотная жидкость. Бранюсь матёрым сапожником, вливаясь в огромную очередь на остановке.

Что за дела?

Где официальная сводка?

В колонне погнутых зонтиков и безразмерных дождевиков из уст в уста передаётся и перетирается: на смену вышло мало водителей, потому что у них сегодня – забастовка и бунт. план, жалуются, большой, а зарплата – маленькая. к тому же штрафы увеличили. к тому же камеры-вымогатели на столбах через каждые двадцать метров висят. проверки к тому же. контролёры повылазили из своих сухих и обустроенных нор, чтобы собрать дань с маршрутчиков-мигрантов без разрешений на работу.

Люди топчутся в очереди. Вытягивают шеи. Пожимают плечами.

Чёрт с ними. С этими разрешениями. С этими мигрантами. С этими штрафами и планами. Как до метро добраться?

В метро обетованном, полифоническом, перегруженном – тоже коллапс.

Кто-то прыгнул под поезд и (удивительно!) выжил. Бытует мнение, что неудачниками не становятся. Ими рождаются.

Да и чёрт с ними. С этими самоубийцами. С этими неудачниками. Пересадка с фиолетовой на оранжевую не будет осуществляться тридцать минут. Даже если поеду через кольцо, даже если перейду на неказистый полубег и волнорезом рассеку пассажиров на два легиона – всё равно опоздаю.