Иная вечность - [5]

– Сомневаюсь, что мои уши подходят сегодня для исповеди, пан офицер. Разрешите сделать глоток?

Юзеф, съёжившись, жадно отпил из бутылки, не отказавшись так же от учтиво предложенной шоколадной конфеты в яркой голубой обёртке. Его случайный собеседник заметно оживился, глаза его заблестели, а руки извлекли из-под кителя наградной позолоченный портсигар:

– Однако, вижу, пан регент, и вам нелегко этим сол нечным осенним утром, а? – вспыхнувшая спичка стреми тельно таяла, облизываемая волнующимся от ветра пламе нем. – А хотите, угадаю причину вашего душевного недо могания? Хотите?

Юзеф повернул голову и подумал о том, что ранее никогда не видел лица этого человека так близко, со всем, присущим каждому лицу, откровением. Густые, широкие брови, серые глаза, идеальная по форме полоска усов над чуть припухшей губой и отвратительный, совсем свежий ещё, шрам. От виска к подбородку, через всё поле мужественной, гладко выбритой левой щеки. Юзеф смутился и опустил глаза:

– Не хочу…

– Отчего же? В этой причине нет ничего зазорного! Причиной, конечно же, является женщина! – следующий за смелым высказыванием глоток из бутылки, был произведён уже победителем, а никак не растоптанным тайными обстоятельствами мужчиной.

Юзеф хотел возразить. Но горячая волна возмущения молниеносно прокатилась от сердца в простуженное горло, наполнила голову и на удивление быстро утихла, не сумев родить слово. То ли согласно многолетней привычке, то ли от бессилия…

– Жен-щи-на! – уже гораздо громче повторил собеседник. – И вы меня не переубедите, пан регент! Вот скажите, любезный, имеется ли у вас жена? Кто она? Может быть, докторша? Или учительница? Впрочем… – не дождавшись ответа, был воспроизведён следующий, то ли исцеляющий, то ли убивающий, глоток спиртного:

– Тошно мне. Ох, как тошно, пан регент! Осознание того, что нет в жизни более подлого существа, чем женщина, окончательно разрушило меня! Гадкие, омерзительные твари, способные принимать любые образы, вселяться в самые неимоверные оболочки! И все ради одной цели – завладеть нашим разумом, нашей душой, получить желаемые блага и удовольствия. Вот кто с благословения самого дьявола по-настоящему управляет миром! Самое ценное, самое сокровенное и дорогое бросается нами к их ногам! Мы называем их загадочными, феерическими, божественными! Мы, как безумные, ловим их запахи, взгляды, жесты, осыпаем цветами и поцелуями… А они играют нами, нами развлекаются и смеются!.. Души этих чудовищ прочно закрыты – невозможно угадать их помыслы и планы. Все грехи человечества рождаются ради них и из-за них!.. Сердце моё с завидным достоинством выдержало лишения, отсутствие денег, голод, ужасы войны и потерю близких мне людей. Но раздавила, искалечила и надругалась над ним никто иная, как женщина!.. Любовь, страсть, чувство… Сколько же пылающего, чистого чувства, капля за каплей, вздох за вздохом, день за днём я отдал ей! Сколько надежд и безграничных желаний она поселила во мне – обаянием и плотью, тонким умом и совсем, казалось бы, детскими, наивными капризами! И вот… Бессовестно предала, бросила, ничего не оставив, ушла… Уползла змеёй… под чужое одеяло. Как жить теперь? Как? И главное – зачем?.. Пустота вокруг…

И в тот же момент ловким, привычным движением офицер извлёк из потёртой кожаной кобуры револьвер и опустил его на лавочку, совсем близко к руке Юзефа. Тот вздрогнул, быстро посмотрел по сторонам и прошептал:

– Вы что же это надумали, дорогой мой?.. Вы и в мыслях не смейте держать подобное! Я не могу допустить такое! Я не позволю!..

– Что? Не позволите? Чего вы не позволите? Не позволите облегчить мои страдания? Не позволите избавиться от никому не нужной жизни? От обмана, измен и поганой лжи? Да имеете ли Вы представление о том, пан регент, что такое одиночество? – пан офицер громко, истерично захохотал, поднялся на ноги, снял испачканный грязью китель и швырнул его на колени Юзефа. Сжав кончиками пальцев виски и прищурившись, он зарыдал, заходил, задвигался взад-вперёд по аллее… Жалкий и лишённый… Чужой…

Оглушительный возглас выстрела обрушился в широкие, растопыренные лапы кустарников. Листва содрогнулась и зашумела. Лопнули зеркала серебряных луж и поток свежего ветра испуганно охнул, разбив замершее пространство на множество безликих осколков, составляющих ещё совсем недавно восхитительное торжество дыхания жизни. Неведомо откуда впорхнули гортанные вороньи хрипы, будто силой отчаянного, раскалённого желания выдавливаемые из общего, отвратительного чрева, из-под густоты чёрных, блестящих перьев. Крылья. Страшные, влекущие крылья повсюду. Сильные мрачным безрассудством и важностью происходящего…

…Пламя свечи перед значительного размера Распятием волновалось, становясь то вытянутым, узким жалом, то еле заметной, совсем крошечной бусиной. Ничтожно малым, вызывающим сожаление и грусть, казался перед белым мраморным Иисусом отец Аркадий, упирающийся худыми коленями в дощатый крашеный пол лона церкви. Закрыв лицо влажными ладонями, он беззвучно плакал, стискивая зубы и невольно подёргиваясь спиной. Шелестя крупными складками красного широкого плаща, совсем рядом, припала на колено пани Ядвига. Сняв с руки тонкую перчатку и, как положено, трижды наложив на себя размашистый крест, она, чуть вскинув подбородок, поспешила тихо произнести: