Имя твоё... - [30]

Прекрати. Да, я больше не буду. Я не вижу выхода. Я тоже не вижу, но выход должен быть. Должен. Обязан быть.

Зазвонил телефон, и я не сразу понял – где именно. В Москве? Или здесь, на моем столе? Я слушала звонок и не узнавала – мой телефон звонит громче, надрывнее, будто у него всегда беда, и только с бедой он обращается ко мне, требуя, чтобы я подняла трубку.

Я сделала несколько шагов к гостиной, но я уже понял, что телефон звонит у меня, и это понимание, абсолютно сейчас не нужное осознание реальности вырвало меня, буквально выдрало с мясом из московской Алининой квартиры, из мыслей ее, из ее сознания и бросило в начавшуюся жару, а телефон надрывался, и я точно знал, что звонит Лика, не выполнившая своей угрозы дождаться послеобеденного времени.

Нить, связывавшая нас, разорвалась. Я был один в своей квартире, у меня дрожали пальцы, а мысли слиплись, как вялые карамельки.

– Да, – сказал я, взяв телефонную трубку обеими руками и поднеся ее, как мне почему-то казалось, к обоим ушам одновременно. – Слушаю.

– Веня, – беспокойным голосом сказала Лика. – С тобой что-то случилось? Почему у тебя такой голос?

– Какой? – пробормотал я, соображая, как поскорее закончить ненужный разговор, и с ужасом думая о том, что могу не вернуться к Алине, ничего не знать, ничем не смочь…

– Какой! – возмутилась Лика. – Я же слышу. Извини, я вчера вела себя, как свинья. Ты не работаешь? Я по голосу чувствую, что не работаешь. Я сейчас приеду…

Только Лики мне сейчас не хватало.

– Не нужно, – поспешно сказал я. – Я действительно не очень хорошо себя чувствую. Хочу полежать, отоспаться, ночью почти не спал, жара…

– Ты уверен? – с сомнением сказала Лика. – Отоспаться, конечно, нужно, но сейчас такая духота… Ты хотя бы окна не открывай и шторы закрой, особенно в спальне, она у тебя на солнечной стороне. Я забегу чуть позже… хорошо?

Должно быть, что-то в моем голосе было, заставившее Лику задать – пусть и после паузы – этот вопрос. Вчера она и спрашивать не стала бы, поставила бы перед фактом: приду, жди.

– Хорошо, – сказал я, это был единственный известный мне способ избавиться от Лики хотя бы на время. Она все-таки даст мне поспать хотя бы час, в этом я мог быть уверен, и явится как раз к обеду, чтобы проявить обо мне материнскую заботу – приготовить на скорую руку голубцы из полуфабриката, почему-то это было ее любимое блюдо, и она думала – мое тоже.

Положив трубку, я попытался сосредоточиться. Мне нужно было вернуться к Алине, я обязан был к ней вернуться, но будто жесткая пружина отталкивала меня, когда я наваливался на эту стену: мне казалось, что между мной и Алиной единственная преграда – стена, белая, бесформенная, будто ватная, но все равно жесткая и больно бившая в грудь каждый раз, когда я бросался на нее, пытаясь пробить.

Нужно сохранить силы.

Почему я так подумал? Зачем мне сейчас сохранять силы, когда Алина в Москве стоит перед трупом и не знает… Вот именно. Когда я рядом с ней, часть ее паники передается мне, и вместе мы беззащитнее, чем каждый в отдельности. Нужно сесть и подумать. Решить, а тогда уже пробивать лбом стену.

Я сел на диван – на то место, где четверть часа назад (неужели так недавно?) сидела Алина. Спокойно, – сказал я себе. Подумай спокойно, если ты на это способен. А если не способен, то подумай, как стать способным. Досчитай до тысячи. Нет времени? Тогда до ста. Или до десяти.

Что произошло? Первое: Алина была здесь, она физически в этой комнате присутствовала, потому что, когда она исчезла, складки на диване распрямлялись так, будто там сидел человек. Я это видел. Ненадежное свидетельство для посторонних, но для меня – безусловно верное.

Второе: Алина не убивала Валеру, но все равно убила его именно она, а, если быть совершенно точным, то убили мы вместе, вдвоем, одна Алина не решилась бы, не было в ее душе такой ненависти к Валере, чтобы убить, а у меня ненависть была, очевидная ненависть ревности, и, если сделать следующий шаг в рассуждениях, то нужно признать, что убил Валеру именно я, хотя меня не было в Москве, и в мыслях Алины меня тогда тоже не было, но все равно мое я находилось в ее подсознании.

Тогда из второго вытекает третье: где бы ни находился в каждый момент любой из нас, поступаем мы, как одна личность. Мы не можем друг без друга, и мы не существуем друг без друга. Мы – одно.

Да, сказал я себе. Да, сказала я себе.

Мы опять были вместе в узком коридорчике московской Алининой квартиры, поперек которого лежало тяжелое тело с темно-красным пятном на белой рубашке. Я подумала…

Нет, подумал я, ощутив неожиданно собственное мужское тело и увидев краем глаза стоявшую у зеркала Алину, а за ней – множество ее отражений, ни одно из которых не было мной. Нет, подумал я, такого быть не может, я в Израиле, а не в Москве, я у себя в квартире, я только думаю об Алине и о том, что можно сделать и чего делать ни в коем случае нельзя.

Тело утверждало иначе. Я протянул руку и коснулся руки Алины, но между нами лежал Валера, и у меня не хватало сил переступить через него. Один шаг, но я не мог его сделать.

– Господи, – сказала Алина, глядя на меня своими глубокими темно-синими глазами, – как хорошо, что ты пришел, Веня, я бы сошла с ума без тебя.