...Имя сей звезде Чернобыль - [3]

Один из участн/иков/ первого испыт/ания/ ядерного устройства [Бейнбридж][7], увидев гриб, сказал:

— Теперь все мы — негодяи!

Думаю, что и проектировщики, и строители, и эксплуатационники (и те, кто торопил их всех, чтобы отрапортовать досрочно — помним фанфары, когда принимали «досрочный» объект) — все, если бы они умели быть честными, повторили бы эти слова.

И вот еще это, м. б., главное: не следует ли вернуться нашим специалистам к вопросу, дискуссии, к/отор/ая была свернута в свое время явно волевым, бюрократическим нажимом: следует ли строить такие станции близ больших городов. Например, в 30 км от Минска (заметьте и цифра-то, цифра, которая столько раз повторяется в связи с Чернобылем — 30 км зона!) Что достигается, экономится? Да один такой Чернобыль вблизи Москвы, Лен/ингра/да, Киева, Минска — страшно и вообразить — вот тут уже наэкономим!

Чтобы мы теперь ни писали, ни провозглашали — святая, (а точнее слепая) вера в надежность таких станций подорвана не менее, чем на поколение-два. И кто имеет право создавать психол/огическое/ напряжение огром/ному/ городу таким соседством?

И снова спросим себя: есть ли хоть один серьезный ученый: к/отор/ый скажет, что 100 % безопасность возможна в ближайшие 50 лет? Вряд ли. Так как же можно?

К вопросу этому надо возвращаться заново. Если уж гласность, то в этом должна быть предельная. Несмотря на то, что именно — в ядер/ных/ делах — особенно уютно поселяется бюрократическая триада: тайна, чудо, авторитет.

Преуменьшая размеры беды, мы лишаем сочувствия тех, кто пострадал во многих р/айон/ах. Настоящего, народного. Казенное не в счет.

13-15 мая 86 г.

Боюсь, что и энтузиазм строит/ельства/ как можно большего количества станций в районах как можно больше населенных — приходит (или придет) время повторить эти честные слова. [Теперь все мы — негодяи!]

Если не перестанут люди множить их, а бросят все усилия на то, чтобы добиться 100 % безопасности. Не 90, не 99 и 9 десятых, а именно 100.

Народ наш мужественно встретил общую /беду/, а для Укр/аины/ и Бел/оруссии/ — особенно грозную и не кратковременную (вы-то не журналисты, знаете). Но не будем обманывать себя и считать, что так было бы и второй, и третий раз. Есть всему пределы. И если наш соврем/енник/, просвещенный, начал бы отлавливать, нас, ученых, как в сред/ние/ века врачей — поделом! Если позволим случиться этому хотя бы еще раз. И тем более, что настроили (и строим — возле самого Минска) рядом с огромным городом.

А ведь акад/емик/ Капица[8] да и не один он — предупреждали.

Глаза у людей в 3–5 районах, непосредственно испытавших пораж/ающее/ действие радиации — напоминают то, что помним с войны. Особенно дети. Беженство, эвакуация — прямо в масштабах, задевающих всю нацию. Беда исторического масштаба.

Вы представляете, как читать нам в печати — там, в Бел/оруссии/. Строит/ельство/ станций (такого типа) будет продолжаться неотступно — посчитали нужным заявить некот/орые/ тов/арищи/, тут же. Что это как не бюрокр/атическое/ «наплевать» — на что? На трагедию двух народов. С холодным обещанием таких же вероятностей другим нашим республикам. А м. б., и там же — вон в 40 км от Минска заложен свой Чернобыль.

Не с этого надо бы, а с заботы о том, чтобы переоценить все и пересмотреть.

И, м. б., вспомнить, что писал и гов/орил/ об этих вещах акад/емик/ Капица — и не он один.

Что получается, когда одна часть науки, ученых, опираясь на бюрократию, получает право не логикой, убежденностью, знаниями своего добиться, а лишь потому, что обслуживает ведомственные интересы ведомств.

То, что у мелиораторов — засоление земель и т. д.

У «мирного атома» — строител/ьство/ станций в самых населенных районах страны, на вел/иких/ реках, одним словом — Чернобыль.

Почему я гов/орю/ об этом?

Мы уже несколько раз читали: [атомная] программа будет неизменной!

Неужто? Неужто то, что произошло — а что, приезжайте в Бел/оруссию/, если осмелитесь, в юж/ные/ р/айо/ны и посмотр/ите/ в глаза тем, кто еще не уехал…

Мужество, Да… Но как мы себе представл/яем/ еще один такой случай и реакцию народа (да, всего народа) на это.

Из всего можно извлечь уроки. Невозможно только из ядерной войны. А из Чернобыля еще можно.

Эта невидимая радиация, которая проникает в тебя, ты знаешь, в этот миг, в каждый миг, она меняет всё: ты вроде как бы другой кто-то, а всё вокруг — тоже чужое — незнакомое. Кто-то другой на другой планете.

25.05.86 г., Минск

Перед учеными-физиками и пр. — Велиховское[9]собрание в защиту мира, 27.05.86 г.

Здесь собрались ученые, а некоторые, как Е. П. /Велихов/, только что из Чернобыля, и не вам рассказывать, что это такое: все первые 10, а то и больше дней ветер безжалостно тянул в сторону Белоруссии — через три из пяти ее областей. Как написал один из корресп/ондентов/: К счастью, ветер дул не на Киев!

И если в голосе моем услышите, уловите, обнаружите несколько лишних миллирентген — не обессудьте.

Монополия на истину в науке всегда была опасна для самой науки. Но лысенковщина показала, продемонстрировала, сколь в наших условиях она, такая монополия, опасна для всего народного хозяйства и для самой жизни народа, страны.