Имя кровью. Тайна смерти Караваджо - [5]

Но более всего ужасало, что это висело рядом с его Франциском. Его же святой в полузабытьи касался открывшегося на груди стигмата, поддерживаемый ангелом, который делил с ним этот восторг божественной любви.

– Мое новое приобретение, прямо из мастерской маэстро Бальоне, – объяснил дель Монте. – Превосходно, не правда ли?

Караваджо презрительно усмехнулся. «Мог бы и догадаться, что это работа того дурака Бальоне», – подумал он. В последнее время становилось все труднее определить, кому из римских художников принадлежит очередное творение под Караваджо: слишком многие усердно крали его стиль. Никто из них и понятия не имел, что стоит за работой со светотенью, зеркалами и линзами, за поиском натурщиков в среде городской бедноты. Для других художников это всего лишь набор шаблонов, позволяющих намалевать симпатичную картинку. Такие, как Бальоне, не признавали в произведениях Караваджо глубины, а ведь он заставлял зрителей взглянуть на ставшие уже привычными образы будто впервые, – от плутоватых завсегдатаев таверн и прытких смазливых юнцов до святых мучеников и даже Иисуса.

– Он перенял кое-что от вас. От вашего стиля, маэстро Караваджо, – заметил незнакомец.

«Не отвечай, cazzomio[2], – сказал себе Караваджо. – Не стану же я ему говорить, что он в этом ничего не смыслит. Если дель Монте не пожалел времени на то, чтобы представить меня ему, значит, он важная птица».

– От моего стиля?

– Именно, – глаза кардинала блестели на продолговатом холеном лице. – Свет подчеркивает самые характерные черты. Крупный план заставляет нас внимательно вглядываться. Фона как такового почти нет. Это ведь ваши обычные приемы, не так ли? Они – источник вашей славы.

«Мои идеи растоптаны скороспелым суждением профана, выставляющего себя знатоком». Караваджо прикрыл глаза.

Дель Монте хлопнул в ладоши.

– Так что же вы думаете о моем новом «Святом Франциске»?

Караваджо пробормотал что-то, прикрыв рот ладонью.

– Что вы сказали? – переспросил дель Монте.

Художник презрительно указал на картину:

– Что воздержание никому не на пользу. Переспал бы с кем-нибудь – глядишь, и отпустило бы.

Дель Монте прикрыл улыбку рукой. Другой кардинал потер нос пальцем:

– Я тоже слышал, будто маэстро Бальоне – человек строгих правил, отвергающий соблазны плоти, – он провел рукой по животу, чтобы привлечь внимание к пунцовому бархату кардинальского облачения. – А вы что, против целомудренной жизни?

«Да размалеванная уличная деваха, что ковыляет из переулка в синяках после свидания с отрядом пьяных испанских солдат, – и та выглядит целомудреннее, чем этот кардинал».

– Подобная отрешенность от плотских радостей приличествует лицу духовному, – произнес Караваджо вслух. – Но не художнику. Как можно изобразить кожу человека, если ты никогда ее не касался?

– Однако на картине, что в храме Святого Людовика, вы нарисовали кожу Господа нашего Иисуса Христа. Неужели вы когда-нибудь касались ее? Или же вы скажете, что познали ее через святое причастие?

– Кожа – она и есть кожа. Мешок с костями – моими, Иисуса Христа или вашего высокопреосвященства.

Устремив на Караваджо долгий взгляд, кардинал понял, что его не так легко смутить или привести в замешательство, – художник не отвел глаз.

– Еретик. Понимаю, почему вы с ним так спелись, дель Монте.

Старый покровитель Караваджо поклонился с вымученной улыбкой.

– Маэстро Караваджо, вас вызвал сюда кардинал Боргезе.

«Племянник нового папы, который заправляет всем в Ватикане!» Караваджо коснулся шеи и почувствовал, как бешено забилась жилка под его пальцем, – художник ликовал от перспективы произвести впечатление на самого влиятельного мецената в Риме и в то же время содрогался от мысли, что невероятно близок к тому, чтобы наговорить ему грубостей. Опустившись на одно колено, он принял бледную холеную руку, протянутую Шипионе, и, склонив голову, прикоснулся к ней губами. Рука пахла лайкой перчаток и амброй, которой те были надушены.

– Божественный Микеланджело говорил, что бездарная картина не способна принести вреда, – заметил Шипионе. – Разве нельзя сказать то же самое о «Святом Франциске» маэстро Бальоне?

– Это вредит мне.

– Микеланджело никого не хотел обидеть. Вы, я вижу, такой цели перед собой не ставите. Между тем он говорил, что выдающиеся произведения искусства создают либо величайшие мерзавцы, либо большие плуты. – Шипионе взялся за золотой шнур, открывая занавес, скрывавший «Музыкантов» Караваджо. Он шагнул ближе к картине, придержав ладонью колыхнувшиеся складки изумрудной тафты. – А вы кто будете, маэстро?

Караваджо уже много месяцев не видел этого полотна, где он изобразил четверых юношей в ниспадающих по обнаженным нежным плечам белых одеждах. Дель Монте заказал несколько работ, подобных этой. За скрытую слабость, питаемую к томным, сговорчивым юнцам, молодые художники и музыканты, жившие в палаццо Мадама, прозвали его «кардинал Мадама». В центре композиции – красавчик Педро, певец-кастрат, ставший ближайшим другом Караваджо, когда тот только поселился во дворце дель Монте; недавно Педро вернулся к себе в Испанию.

За плечом певца расположился сам художник. Взирать на свой собственный портрет ему было невыносимо – столь невинным и беспомощным казался он себе на картине, где с его полураскрытых губ готов был вот-вот сорваться стон нежной страсти. Караваджо с трудом припоминал то время, когда по его лицу и впрямь читалась такая наивность и чистота. «Разве что однажды и было такое, – подумал он. – С Костанцей и Фабрицио Колонна. В их дворце, в моем родном городе – пока меня не отослали прочь».