Имя Бога - [6]

Однако, миновав ворота, ничего я Гайдарчику не сказал: с людьми, чудно ведущими себя возле церкви, лучше не заговаривать, потом не отвяжешься. Но почему он на меня пялился? Добро, был бы я хорошим верующим — к таким вечно всякие ущербные липнут, я же бывал в храме на Пасху да на Рождество.

Я решил идти не оглядываясь, но, конечно, не вытерпел и через квартал оглянулся. Гайдарчик грузно маячил метрах в пятидесяти от меня. Теперь не оставалось никаких сомнений, что он интересуется именно мной. Выяснять отношения с ним мне по-прежнему не хотелось: а вдруг он драться полезет… Это был, вероятно, какой-то местный «демократ» из породы «крейзи», жертва моды на двойников. Может, и впрямь увидел меня на антиельцинских митингах с обидным плакатиком, теперь ходит за мной, психологически запугивает…

«Ну и хрен с ним, — думал я, — сейчас зайду домой, а он, если хочет, пусть стоит под окнами». Но на самом деле мне не хотелось, чтобы он стоял под моими окнами. Я зашел в подъезд, поднялся к себе, постоял в прихожей. «Посмотреть? Но если я все время буду думать о нем, можно считать, что его тактика принесла успех. Он же того и добивается, чтобы я нервничал». Однако я снова не вытерпел, подошел сбоку к окну, осторожно приподнял штору. Гайдарчик стоял внизу и смотрел мне прямо в глаза. При этом он говорил по мобильному телефону.

«Инструкции запрашивает? — похолодел я. — Выйти, что ли, дать ему по рогам?» Но тут двойник спрятал в карман мобильник и, косолапо раскачиваясь, сам двинулся в мой подъезд, открыл дверь со сломанным кодовым замком. «Та-ак». Я вернулся к входной двери, припал к ней ухом. Тяжело сопя, Гайдарчик поднимался. «Идет, Командор долбаный! Милицию вызвать?» Но я устыдился этой мысли. «Может, все-таки мимо?» — без особой надежды предположил я. Теперь я смотрел в глазок. В него вплыла рожа Гайдарчика, обезображенная еще больше благодаря нехитрой оптике. Буравчики его смотрели мне прямо в душу. Я пошел на кухню, взял молоток. Незваный гость не звонил. Я снова посмотрел в глазок. Гайдарчик стоял, глядел не мигая. Я бесшумно открыл защелку и резко распахнул дверь. Незнакомец качнулся вперед и сделал невольный шаг через порог.

— Чего тебе надо? — тихо спросил я, подняв молоток. — Почему ты ко мне привязался? Говори, или дам по «чайнику»!

— Здравствуйте, — глухо и медленно сказал Гайдарчик, косясь на мое оружие. — Вы ведь Виктор Иванович?

— Допустим. А вот вы кто?

— Кадмонов. Мне о вас рассказал Адам К. Он дал почитать мне вашу работу.

Я опустил молоток:

— А почему вы за мной ходите и молчите? Почему стоите здесь, под дверью, без звонка?

Кадмонов натянуто улыбнулся:

— Видите ли, мы незнакомы, но Адам показывал вас мне… и тут вижу, вы идете по улице… Я, конечно, хотел заговорить, а потом подумал: а вдруг я ошибаюсь? Пока вы были в церкви, позвонил по мобильному вам домой — молчание. Значит, я мог и не ошибиться. Решил подождать, посмотреть, куда вы пойдете.

— А под дверью чего вы стояли?

Он вытер пот со лба широким, не очень чистым платком:

— Да как-то… неудобно было. Вы уже давно меня заметили, вот я и думал, как объясниться.

— Да лучше бы вы сразу спросили, Виктор я или нет, — засмеялся я. — Подумаешь, ошиблись бы! Зато не нужно было бы за мной ходить. Ведь я вам голову чуть не проломил. Проходите, присаживайтесь, — пригласил я его в комнату. — Кто вы, откуда?

— Оттуда, — кратко, как Никулин в фильме «Бриллиантовая рука», ответил гость. Он достал из портфеля мою рукопись и все как-то озирался.

— Гм… вы, я вижу, шутник… — озадаченно заметил я. — Только знаете, у меня еще кой-какие дела… И если я из вас клещами буду вытягивать каждое слово… Нельзя ли поконкретней, без этих интригующих «оттуда»?

— «Оттуда» — это название издательства, где я сотрудничаю, — внушительно объяснил Кадмонов. Осмотревшись наконец, он основательно расположился на стуле, поставил портфель на пол между толстеньких ног, положил мою папку на колени и прихлопнул ее короткопалой волосатой лапой.

— Ах, вот как… Оригинальное название, скажу я вам. И откуда же это — «оттуда», простите за нескромный вопрос?

— Откуда? — развел руками Кадмонов и закатил глазки. — Как вам объяснить? Отовсюду. Из космоса. Из Вселенной. Из окружающих нас параллельных миров. Из Зазеркалья. Нас интересует весьма широкий круг проблем, в том числе связанных с мистикой и эзотерикой. Мы получаем поддержку от фонда Педроса. Как я уже говорил, наш общий знакомый предложил мне для чтения вашу рукопись. А я, надо сказать, один из немногих людей, занимающихся в сфере книгоиздательства затронутыми вами вопросами. Работу вашу я нашел весьма любопытной и хотел бы поговорить с вами о ней.

— Очень рад, — пробормотал я.

— Лично я, — Кадмонов повертел шеей, словно ему мешал воротник, — не отношусь к числу критиков каббалы. Но есть критика и критика. Например, многие православные авторы критикуют каббалу бегло, как часть иудаизма. То есть сути учения они не понимают, да и не хотят. Вы же пошли дальше, констатировали некоторую близость отдельных положений каббалы к скептическому гностицизму, а то к научному материализму. Вы остро подметили отступление от принципа монотеизма в фактическом раздроблении сущности Саваофа на ряд эманаций, каждая из которых сама по себе божественна. Занятен, — его пухлые губы сложились в улыбку, — ваш пример с Вием. Но в целом вы недооценили значение и смысл того, что каббалисты называют Бесконечной Пустотой. Современные научные открытия подтвердили, что это не просто философский образ. Вы ведь читали о «черных дырах» в космосе? Ну вот. «Черная дыра» есть идеальное физическое выражение стремления Нуля к нулю во Вселенной. Что же касается филологии и философии, то напомню вам, в частности, о концепции языковых игр Витгенштейна. Он считал, что значение слова варьируется в зависимости от того, в каком контексте оно употребляется. «Значение — это употребление, — говорил он. — Границы моего мира означают границы моего языка». — Слова выкатывались изо рта Кадмонова неторопливо и без помех, как у лектора, давным-давно запомнившего свои конспекты. — Философы, используя опыты средневековых мыслителей, вновь стали изучать не само бытие, а то, как оно является сознанию через естественный язык и другие знаковые системы. Поэтому возникла и структурная лингвистика де Соссюра, и семиотика Пирса и Морриса. То же самое можно сказать и о «ключе Соломона» философа Элифаса Леви, который представлял собой иероглифический и цифровой алфавит, выражающий буквами и числами ряд всеобщих и абсолютных идей. Учение признанных во всем мире философов-позитивистов опирается на каббалу. А вы, увлекшись критикой, ограничили, в сущности, каббалу рамками средневекового богоборческого антихристианского учения. Вот эта сознательная узость вашей работы и мешает мне с ходу рекомендовать ее для издания у нас, скажем, монографией. Современная философия слишком связана с каббалой, чтобы взять ее и вот так перечеркнуть. А возьмите художественную литературу! «Алеф» Борхеса, «Игра в классики» и «Книга Мануэля» Кортасара, «Имя Розы» Умберто Эко… Христианская культура облегчила познание мира, изобразив его двойственным, поделенным на свет и тень. Но двойственность, по каббале, это всего лишь отношения внутри Троицы — как отношения катета и гипотенузы в треугольнике. В «Сефер Иетцира» сказано: «Три друга, три врага, три живые оживляют, три — убивают, а Бог — Царь верный — господствует над всеми на пороге Своей святости». Кто это — «три друга, три врага, три живые», что «оживляют»? Кто эти трое, что «убивают»? Ясно, что это не люди, а свойства, но именно на них покоится «порог святости» Бога. Вы взялись за сложнейшую тему, имея лишь простейшие представления о сверхчувственном мире. Не скрою, вы далеко продвинулись, но ваше продвижение ограничено поставленным вами же пределом. Вам нужна помощь людей, посвященных в тайны мироздания, ибо есть то, что вы не прочтете ни в каких книгах.