Импульс влечения. С комментариями и объяснениями (сборник) - [68]

Фрейд не только развеял закореневшие предрассудки о женской природе, но и вдохновил многих своих учениц на собственное мнение и положение в науке, что в ту пору царящей патриархальности казалось немыслимым. Так, например, Карен Хорни, молодой врач из довоенного Берлина, очарованная работами Фрейда, стала одной из первых женщин в психоанализе. Она начала задавать вопросы, на которые никому из аналитиков не хотелось отвечать. В своей статье «Бегство от женственности» Хорни сетовала, что психоанализ мерит женщин по мужской мерке, и с прискорбием отмечала, насколько неточно это выражает истинную природу женщин. Впрочем, именно она стала ярым критиком своего учителя. Хорни резко отзывалась о его теории зависти девочек к пенису, воспевала материнство и считала, что это мужчины должны завидовать женщинам, их физиологическому превосходству. На Фрейда ее воззрения не произвели никакого впечатления. Между тем представители феминизма подвергли широкомасштабной критике понимание развития эдипова комплекса у девочек. Они считали, что концепция зависти к пенису является продуктом патриархального общества, которое долгое время считало женщину неполноценной, бессильной и подчиненной. Как указывала американская феминистка Кейт Миллет, Фрейд с подобными идеями и воплощением их на практике является скорее угнетателем женщины, нежели независимым наблюдателем и психотерапевтом. Известно, что Фрейд, внутренне поддерживая женщин, настороженно относился к другой крайности – к возрастающему феминизму. По поводу феминисток Америки он говорил, что те «водят мужчин за нос, делают из них дураков». По другую сторону Атлантики царил матриархат. «В Европе управляют мужчины. Так и должно быть!» – считал он. На что Джозеф Уортис, молодой американский врач, осторожно осведомился: не стало бы равенство решением проблемы? «Это невозможно на практике!» – отрезал Фрейд. Тем не менее он никогда не скрывал своего восхищения женщинами, которые, по его утверждению, были достаточно умны, чтобы он чувствовал себя с ними свободно. Именно Фрейд первым заявил о чувственной природе женщины, в чем стеснялись признаться сами женщины и о чем неловко было говорить мужчинам. Будучи не обделенным женским вниманием, Фрейд тем не менее придерживался строгих, пуританских взглядов. Он предупреждал своих учеников об опасностях психоанализа и уязвимости пациенток. Многие из этих нервных и пылких особ охотно делились своими сексуальными фантазиями, а некоторые были не прочь перейти границы дозволенного и претворить их в жизнь. Не многие из учеников Фрейда удержались от соблазна, о чем он искренне переживал.

До тех пор, пока помимо торможения мышления в сексуальной сфере на человека в ранние годы воздействуют торможение мышления в сфере религии и вытекающее из него торможение мышления, связанное с лояльностью, мы действительно не можем сказать, кем он, по сути, является.

Однако я хочу умерить свой пыл и признать возможность того, что и я тоже гоняюсь за иллюзией. Быть может, воздействие религиозного запрета мыслить не так худо, как я предполагаю; быть может, окажется, что человеческая природа останется той же самой, даже если воспитание не будет злоупотреблять подчинением религии. Я этого не знаю, и Вы тоже не можете этого знать. Не только серьезные проблемы этой жизни кажутся в настоящее время неразрешимыми, но и многие менее значительные вопросы трудно решить. Но Вы согласитесь со мной, что здесь у нас имеется основание для надежды на будущее, что, возможно, нам предстоит найти клад, который может обогатить культуру, что стоит предпринять попытку нерелигиозного воспитания. Если она окажется неудовлетворительной, то я готов отречься от реформы и вернуться к более раннему, чисто описательному суждению: человек – это существо со слабым интеллектом, обуреваемое влечениями-желаниями.

В одном пункте я безоговорочно с Вами согласен. Пытаться насильственно и одним махом упразднить религию – несомненно, бессмысленная затея. Прежде всего потому, что она бесперспективна. Верующий не позволит лишить себя своей веры ни аргументами, ни запретами. Но если бы с кем-то подобное удалось, то это было бы жестоко. Кто десятилетиями принимал снотворное, тот, разумеется, не сможет спать, если у него отнять это средство. То, что воздействие религиозных утешений можно приравнять к воздействию наркотиков, прекрасно иллюстрируется событиями в Америке. Там сейчас хотят лишить людей – очевидно, под влиянием оказавшихся у власти женщин – всех возбуждающих и опьяняющих средств и в качестве компенсации пресыщают их страхом Божьим. Исход этого эксперимента нам также известен заранее. Стало быть, я Вам возражаю, когда Вы затем заключаете, что человек вообще не может обойтись без утешения, которое ему дает религиозная иллюзия, что без нее он не вынес бы тягот жизни, жестокой действительности. Да, но только тот человек, в которого Вы с детства вливали сладкий – или кисло-сладкий – яд. Но другой, кого воспитывали в трезвости? Быть может, тот, кто не страдает неврозом, не нуждается и в интоксикации, чтобы его заглушить. Несомненно, человек окажется тогда в трудной ситуации, он должен будет признаться себе во всей своей беспомощности, в своей ничтожности в мироустройстве, что он уже не центр творения, уже не объект нежной заботы благосклонного Провидения. Он окажется в той же ситуации, что и ребенок, покинувший отчий дом, где ему было так тепло и уютно. Но разве неверно, что инфантилизм должен быть преодолен? Человек не может вечно оставаться ребенком, в конце концов он должен выйти во «враждебную жизнь». Это можно назвать