Импровизатор - [111]

Я поцеловал ее руку и объяснил ей, что взор ее всегда сковывал мои уста. Только когда тело лежало на смертном одре, а дух парил в ином мире, с которым так удивительно была связана наша любовь, осмелился я высказать заветные чувства сердца.

Никто, кроме Розы и Подесты, не знал о нашем счастье. Но как охотно открылся бы я Поджио! Он ежедневно навещал меня во время моей болезни. Когда я, наконец, оправился и увидел его при ярком дневном свете, мне показалось, что он как-то сильно побледнел и похудел за это время.

— Поджио, приходите к нам сегодня вечером! — сказал Подеста. — Непременно! Будут только свои, Антонио и еще трое друзей. — Поджио явился. Весь дом был разубран по-праздничному. — Что у вас, именины сегодня? — спросил Поджио. Вместо ответа, Подеста повел его и остальных друзей в домовую капеллу. Там Лара подала мне руку, и я повел ее к алтарю. В темных волосах ее красовался букет голубых фиалок. Со мною рядом стояла слепая девушка из Пестума, но теперь она была вдвое прекраснее! Она стала моей! Все поздравляли нас, все радовались нашему счастью. Поджио пел веселые песни и осушал за наше здоровье бокал за бокалом.

— Я проиграл заклад, — сказал я. — Но не жалею! Этот проигрыш выиграл мне счастье! — И я поцеловал свою жену. Радость окружающих выражалась шумно; наша с Ларою была тиха и молчалива, как ночь, укрывшая наше счастье, когда все разошлись.

— Жизнь — не сон! — сказал я. — Счастье любви — действительность! — И мы в объятиях друг друга вкусили блаженство, которое мог вдохнуть в человеческую грудь лишь сам Предвечный Творец.

Два дня спустя мы уехали из Венеции в имение моей жены. Роза поехала с нами. Поджио я не видел с самого дня свадьбы. Теперь от него пришло письмо; вот что я прочел в нем: «Я выиграл заклад, но проиграл все!» Он исчез из Венеции, и подозрение мое скоро перешло в уверенность: он любил Лару. Бедный Поджио! Уста твои пели радостные песни, в то время как сердце разрывалось от горя.

Франческе Лара очень понравилась, да и сам я, по ее мнению, значительно выиграл за время путешествия. Eccellenza и Фабиани тоже одобрили мой выбор, и даже лицо Аббаса Дада озарилось улыбкой, когда он поздравлял меня.

Из старых знакомых до сих пор жив еще дядюшка Пеппо (Он был жив еще в 1846 г.). Он по-прежнему сидит на Испанской лестнице и, верно, много лет еще будет приветствовать прохожих своим «bon giorno!».

Шестого марта 1834 г. в гостинице «Пагани», на острове Капри, было большое стечение иностранцев. Все заглядывались на молодую красавицу из Калабрии, прогуливавшуюся под руку со своим мужем. Это были мы с Ларой. Мы уже были женаты три года и вот вздумали, на пути из своего имения в Венецию, посетить остров Капри, где произошла завязка диковинной сказки нашей жизни. В углу комнаты стояла старушка с ребенком на руках. Какой-то иностранец, высокого роста, бледный, с выразительными чертами лица, одетый в голубой сюртук, подошел к девочке и стал играть с нею, восхищаясь ее красотой. Он говорил по-французски, но знал несколько слов и по-итальянски; его шутки снискали ему благосклонность девочки, и она даже потянулась поцеловать его. Он спросил, как ее зовут.

— Аннунциатой! — ответила старушка, наша дорогая Роза.

— Прелестное имя! — сказал он и поцеловал ребенка, дочку, которую подарила мне Лара. Я подошел к нему; он оказался датчанином. Тут же, в комнате, находился и еще один его земляк, человек небольшого роста, с серьезным и умным взглядом. Я раскланялся с обоими; они ведь были соотечественниками Федериго и великого Торвальдсена. Первый, как я узнал от них, был теперь в Дании, второй еще в Риме; он больше ведь принадлежал Италии, нежели своему холодному, мрачному северу.

Мы пошли на берег моря и сели в маленькие лодочки, на которых перевозили иностранцев на другую сторону острова. В каждую лодочку брали только двоих; один садился на одном конце лодки, другой на другом, а гребец помещался посредине.

Я смотрел в прозрачную водяную глубину, и воспоминания слетались ко мне светлым роем. Гребец сильно отталкивался веслами, и лодочка наша летела с быстротою стрелы. Мы далеко опередили остальных. Скоро отлогий берег Капри скрылся из виду, и мы видели перед собою только отвесные крутые скалы. Вода была голубая, цвета горящей серы. Голубые волны бились о скалы, обросшие красными морскими яблоками. Мы были уже возле противоположной стороны острова, и вот между отвесными скалами открылось небольшое отверстие; наша лодочка едва-едва могла проскользнуть в него.

— Заколдованная пещера! — воскликнул я, и воспоминания разом хлынули мне в душу.

— Да! — сказал гребец. — Так ее звали прежде! Теперь же разузнали, что это такое! — И он рассказал нам о двух немцах-художниках, Фрисе и Копише, которые три года тому назад отважились вплыть в пещеру и открыли там красоты, на которые теперь считает долгом полюбоваться каждый приезжий. Мы приблизились к ущелью; свод подымался над водою не больше чем на какой-нибудь аршин. Гребец сложил весла, все мы легли на дно лодки, и она, направляемая его рукою, скользнула в темное отверстие. Я услышал глубокий вздох Лары; было в самом деле жутко, но всего одну минуту. Затем мы очутились под обширными сводами пещеры, где все сияло лазурью. Вода под нами горела голубым огнем. Из пещеры не было другого выхода, кроме того маленького отверстия, через которое мы только что проплыли. Яркий солнечный свет, проникавший в него, превращал воду в голубой пламень, который, в свою очередь, бросал сияющий отблеск на стены пещеры. Вот почему все здесь сияло небесной лазурью, вот почему отовсюду как будто струился прозрачный голубой эфир. Капли же, стекавшие с весел, поднятых кверху, сверкали рубинами. Здесь воистину был волшебный мир, царство духов! Лара сложила руки, и я прочел в ее взорах те же мысли, что бродили в эту минуту и у меня. Да, здесь мы встретились с нею когда-то, здесь прятали морские разбойники свои сокровища, зная, что никто не отважится пристать к этому месту! Теперь все сверхъестественное выяснилось, стало действительностью; действительность ведь вообще тесно граничит с сверхъестественным, духовным миром, и наш собственный земной мир со всеми своими явлениями, начиная с произрастания семени цветка и кончая проявлением нашей бессмертной души, лишь ряд чудес. Один человек не хочет признавать этого!